"Хвост вертит собакой"

С того самого крика события стали разворачиваться как в фильме. Причем, с первого дня захвата ДК на Дубровке не покидало ощущение, что этот фильм мы уже видели. Он называется “Хвост вертит собакой”. Помните эпизод, где специалист по кризисным ситуациям, потирая подбородок, задумчиво произносит: “Единственное, что нас может спасти – это война”. В России происходило примерно то же самое только наоборот – велась война в информпространстве за то, чтобы показазывать как можно меньше войны. И, надо сказать, добились в этом вопросе больших успехов. Они заключались в том, что большинство живущего в России народа поверило: никакой войны, собственно, нет, а есть отдельные мероприятия по зачистке бандформирований, ничего общего не имеющие с ведением активных боевых действий. Мои московские знакомые, с которыми я периодически созваниваюсь и которые, кстати, живут за два дома от взорванных на Каширском шоссе в 1999-м, на мой вопрос «Ну как там у вас дела?» всегда бодрым голосом отвечают: «Да все в порядке, нормально все». При этом и я, и они имеем в виду одно и то же – события, происходящие как бы на окраине России, в Чечне, а значит почти за ее пределами. Может, тут сыграл роль определенный комплекс москвичей, полагающих, что столица – это и есть вся Россия. А может, обычное желание обывателей верить в то, во что хочется верить. Например, что события на Кавказе разворачиваются примерно так же, как в сериале «Спецназ». Все-таки у людей есть телевизор, а телевизор всегда подогревал это естественное желание.

Причем, настолько, что не только мои личные московские приятели, но и значительная часть зрителей мюзикла «Норд-Ост» появление на сцене во втором акте человека в маске, бросившего в зал «Война, у нас война!» расценили как оригинальный поворот сюжета, а не как понимание того, что война – это здесь и сейчас.

Благодаря телевизору? Благодаря журналистам из этого телевизора? А чем, собственно, они отличались от тех, кто пятьдесят часов сидел в заминированном здании, по крайней мере в первые часы трагедии. Ведь по сути их тоже захватили чеченцы – заставив выходить в эфир каждый час, рассказывать о ситуации в Ичкерии, связываться с лидерами и полевыми командирами, вести поминутный репортаж о происходящем на Дубровке. Точно так же, кстати, действовала украинская оппозиция, захватив телецентр и вынудив все телеканалы, включая Первый Национальный, хотя бы показать сам факт вторжения депутатов в павильон телестудии.

На языке политиков это называется «прорвать информационную блокаду». На языке террористов, наверное, это звучит как-то иначе. Неважно, суть от этого не меняется.

Важно то, что практически все СМИ сумели взять себя в руки и мобилизоваться в кратчайшие сроки. Растерянность первых часов сменилась экстазом борьбы, а затем эйфорией всеобщего подвига. При этом телекартинки на большинстве российских каналов практически не отличались одна от другой, как и комментарии лиц, которым доверили связь с прессой. Украинские «темники», о которых так много говорилось, просто отдыхают по сравнению с «освещением» российскими СМИ причин московской трагедии.

Теперь вот задают вопросы: а правильно ли действовал спецназ? Почему был опробован на российских гражданах газ, запрещенный международной Конвенцией? Что означает внеплановый штурм здания: все-таки бойцы «Альфы» – это не мальчики по вызову? Некоторые даже пробуют критиковать Путина (за промедление). При этом никто не пытается спрашивать о связях московского правительства с чеченскими группировками и не предлагает, по примеру тех же американцев, немедленно закрыть все счета во всех банках, в которых хотя бы приблизительно просматривается «террористический след». Все понимают причины этого «незадавания», но о них не принято говорить вслух. Конечно, можно рассказывать про цензуру. Про желание понятно кого направлять информационный поток в нужное русло. Про темники, до которых «нашим СМИ еще расти и расти», делить журналистов на обслугу власти и настоящих героев, прорывающих информационную блокаду через ВВС или СNN. Можно обвинять журналистов во всех смертных грехах – от непрофессионализма до пиар-обслуживания власти. Но нельзя не замечать причин, по которым пресса ведет себя именно таким образом.

Первая. Прежде всего, следует признать, что терроризм мало чем отличается от других имиджевых технологий. Они действуют по тому же принципу, что и скажем, менеджеры избирательных кампаний. Ведь основная цель рекламной кампании – раскрутка кандидата любыми средствами. Причем, чем разнообразней и эффектней они будут, тем вероятней успех операции. В которой масс-медиа, как бы ни хотелось им предстать в роли топ-менеждеров кампании, остается всего лишь инструментом, проводником чьих-то идей. Согласитесь, что глупо требовать, скажем, от молотка, которым забивают пусть и золотые гвозди, какого-то особого мнения, личной позиции. Очень хорошей иллюстрацией к сказанному является пресс-поддержка западными СМИ (прежде всего, штатовскими) позиции России в чеченском вопросе, которая за последние несколько дней претерпела существенные трансформации – от моральной поддержки до публичных сомнений в правильности шагов, предпринимаемых администрацией Путина. А ведь на первых порах казалось, что теперь-то позиции США и России по иракской проблеме подвергнутся существенной коррекции. Как видим, ничего подобного не произошло.

Вторая. До тех пор, пока сама Россия как государство не сможет сформулировать внятного ответа на вопрос, что важнее для страны – жизни заложников или престиж государства, журналисты будут разрываться в поисках ответа. Информационное пространство в данном случае всего лишь поле боя, на котором информационные группировки ведут войну по чужим правилам. Поэтому здесь делить журналистов на профессионалов и непрофессионалов, спорить о том, вправе тот или иной ведущий опускаться до шовинистических или откровенно провокаторских заявлений, явно нецелесообразно. По крайней мере, до тех пор, пока власть сама не начнет вести себя адекватно событиям. То есть называть войну войной, газ газом, а не аналогом наркоза и т.п. В таком случае и СМИ будут «соответствовать». Кажется, все очень просто…