Валерий Сюткин: Я работаю над собой

Вы один из немногих исполнителей на нашей эстраде, которых можно по праву назвать интеллигентными. А что для вас значит само это понятие "интеллигентность"?

— Мне кажется, что это отличное начало и сразу конец интервью. Вот вы задали вопрос, и подумалось сразу — это то, что я хотел бы о себе услышать! (Смеется.) А если говорить серьезно, я думаю, что для меня понятие "порядочность" даже важнее. Меня может не очень обидеть отсутствие хороших манер, но если за кажущейся доброжелательностью и воспитанностью следуют поступки, которые свойственны негодяю, то вся интеллигентность теряет смысл.

Я знаю точно, что мне не нравится, и я бы не хотел, чтобы эти качества были присущи мне. Это желание все время быть на виду любой ценой, громко разговаривать, хамить и считать, что ты центр вселенной. Чем косноязычнее человек, тем больше его тянет к публичному выступлению. Может быть, это, как точно сформулировал Михаил Жванецкий, "время такое, когда аккомпанемент выступает с сольными концертами"?

Я согласен с афоризмом: "Слава — это когда тебя знает много людей, которых ты, по большому счету, знать не хочешь". Я люблю мерить свои достижения по людям, мнение которых мне интересно и чье присутствие вызывает во мне внутренний восторг, и не стесняюсь в этом признаться. Я пел "Я иду, шагаю по Москве" с Никитой Михалковым, "Лучший город земли" с Муслимом Магомаевым, "Черный кот" с Тамарой Миансаровой. Это дорогого стоит. Я выступал на вечерах, где среди слушателей были Галина Борисовна Волчек, Юрий Башмет, Владимир Спиваков. Очень уважаю мнение этих людей, и у меня есть надежда, что эта симпатия искренна и взаимна. Если это так, то я тружусь недаром.

По внутренним ощущениям вы себя все-таки относите к "той эпохе"?

— Во-первых, я ее захватил при всей кажущейся моложавости. 50-летний возраст это некое подведение итогов. Действительно, большая половина жизни прожита под флагом СССР. И соответственно я олицетворяю все достоинства и недостатки советского человека. То есть некая застенчивость, вялость и неумение делать дела — это обо мне. И с другой стороны, доброжелательность, желание не раздражать никого — это тоже я.

А какой собственно была Москва вашего детства?

— Приятно, что я и сейчас живу в том районе, в котором прожил большую часть жизни, если не считать каких-то временных отлучек. Моя маленькая родина находится на углу Яузского бульвара и Подколокольного переулка. Дом, в который меня привезли из родильного дома, и в котором я прожил до начала 2000-х годов, увековечен в фильмах "Покровские ворота", "Холодное лето 53-го". На его фасаде две скульптурные композиции — мужчина с отбойным молотком и женщина с ружьем. В этом доме с аркой жили военные — мой папа преподавал в военной академии им. Куйбышева. Чистые пруды, каток, лампочки. Ботинки "прощай, молодость", которые стоили 9 рублей.

Когда вы взяли в руки первую настоящую гитару?

— Первая гитара была куплена мамой за 70 рублей — чешская "Кремона". С ней я не выступал, а играл дома. Выступал с казенными бас-гитарами. Мы со школьной группой работали на танцах, в научно-исследовательских институтах на вечерах, в жэке №9 — там бесплатно. Появлялись какие-то деньги, заработанные музицированием. Плюс между 8-м и 9-м классами, когда все разъехались на каникулы, моя мама помогла мне подработать в магазине "Свет". Летом я простоял там два месяца продавцом, а женщина, вместо которой я работал, любезно отдала мне свой заработок — меня официально оформить не могли, потому что мне еще не было 16 лет. И на заработанные 240 рублей купил себе подержанные барабаны.

Ну а кого слушали? Джинсы носили? Хаер отращивали?

— Помню первые свои джинсы. Ни одна вещь впоследствии не вызывала у меня таких эмоций. Когда я их надел и вышел на улицу, у меня было ощущение, что не иду, а плыву — так я был счастлив! А через год после того, как я стал носить джинсы и больше уже не вернулся к брюкам, к нам приехала польская группа Break out. Это был 1974-й или 1975 год. Они выступали в саду "Эрмитаж". Стоял две ночи в очереди, записывался, чтобы попасть на концерт. Я уже не говорю о приезде потом Pink Floyd в 1987 году в Олимпийский. Это было ошеломляюще! Восхищение, смешанное с тоской, потому что когда вышел после концерта, я сказал себе: "Вот это да!" и на три дня впал в депрессию. Я видел пропасть, которая нас разделяет. Реально ощущал. В нее захотелось упасть сразу. Мне говорили: "Давай репетировать!", а я отвечал: "А зачем, какой смысл? Недостижимо, я уже все видел…". Но потом прошло дня три, и захотелось с новыми силами что-то творить.

А что слушали, какие винилы крутили?

— Вообще отечественную музыку я почти не слушал. Магомаева, Ободзинского, твисты Бабаджаняна, Кристалинскую, Миансарову я слышал на катке из радиоприемников. Мы все были прозападные ребята. Не зная английского, мы записывали слова на слух. Я вообще в школе французский учил. И когда первый раз услышал "Битлз" в заставке программы "Семь дней", у меня мурашки по телу пробежали. Пальцы в кровь, и через неделю я уже играл их песни.

И вы нигде не учились?

— Нигде! Типичный самоучка. В графе "образование" можно написать: прослушивание грампластинок и работа над собой на основе услышанного. Мой магнитофон работал 24 часа в сутки, из которых я играл вместе с ним часов пятнадцать — на нем можно было жарить яичницу. Вообще, я был бэк-вокалистом и стеснялся своего голоса. А потом у нас заболел фронт-мен, и мне сказали: "Сюткин, вперед!".

Чем, кроме музыки, вам приходилось заниматься в жизни?

— В советское время был такой закон о тунеядстве — если ты не работаешь больше трех месяцев, то заводится уголовное дело. А так как у меня не было диплома об образовании, надо было как-то устраиваться. Поэтому я принимал условия игры. То есть вечером я играю на танцах с нашими товарищами из "Машины времени", а днем я — сторож, грузчик, ученик повара, проводник вагона зарубежного сообщения. Хитренькие такие профессии, чтобы можно было заниматься своим делом.

Вы работали проводником?!

— На Белорусском вокзале, западное направление. Я ездил в Чехословакию, ГДР, Польшу. По плану я должен был четыре раза в месяц выезжать в трехдневную поездку. И я как Деточкин в "Берегись автомобиля" писал: "В связи с семейными обстоятельствами прошу освободить меня от поездки в Прагу…". Знаете, сколько желающих сразу же появлялось меня заменить? Подписывали с ходу.

В вашей еще "советской" биографии было несколько групп: "Телефон", "Зодчие", "Фен-о-мен". Приходилось сталкиваться с цензурой?

— Ну, тогда вообще все запрещали, на всякий случай. Существовало такое официальное распоряжение: если ты выходил на сцену любого дворца культуры, школы, по идее, ты должен был предъявить "залитованный" репертуар, то есть сдать программу официальной комиссии из Министерства культуры. Тут были просто творческие находки. Например, руководитель группы "Зодчие" Юра Давыдов сделал огромную композицию, посвященную Великой Отечественной войне с хроникой, спецэффектами, которую мы успешно сдали. А во второе отделение, в резерв поставили развлекательную программу, где были все наши песни собственного сочинения. Дальше приезжаем мы на любую точку, и когда нам говорят: "Почему вы не играете первое отделение?", мы отвечаем: "Нет широкоформатного кинопроектора, зал не оборудован экраном, стробоскопом. По техническим причинам мы не можем исполнять эту композицию". Еще многие артисты стали выступать, например, от таджикского цирка, потому что артисты цирка не обязаны были ничего литовать.

Почему же ушли из "Зодчих", если там было так безопасно?

— Ну, в жизни всегда бывают периоды, которые заканчиваются. Потом я организовал группу "Фен-о-мен", нам поступило предложение от Михаила Боярского, и мы какое-то время работали с ним. Но свое делать всегда интереснее, чем когда у тебя есть какое-то начальство. Я всю жизнь тяготею к тому, чтобы у меня была возможность самому распределять время. В "Браво" я был полноценным компаньоном, у нас с Женей Хавтаном были равнозначные финансовые условия, равноценное творческое начало. До того момента, когда я стал записывать свой первый сольный альбом. Реакция на это была ревностная. Ну и потом я понял, что время, проведенное в группе "Браво", уже истекло, я перестал получать удовольствие. Мы пытались найти выход, но каждый видел его по-разному, и я пошел своим путем. Расстались мы нормально. У нас до сих пор приятельские отношения. Но мы уже не отмечаем вместе дни рождения и не летаем вместе в отпуск. Мы коллеги, у которых была ударная пятилетка. Я могу констатировать, что мы написали несколько песен — пять где-то ("Король оранжевое лето", "Стильный оранжевый галстук", "Вася", "Московский бит" и др. — совместно с Хавтаном, "Я — то, что надо" — автор слов и музыки Валерий Сюткин. — Авт.), которые стали общенациональными хитами, не популярными песнями у определенной категории населения, а именно хитами. Сейчас возрастной цензор внутри говорит мне: "Валера, либо лучше, либо никак!". Какой смысл писать второй "Оранжевый галстук" или "Московский бит"? Мне сложнее, потому что я никогда себя не считал поэтом и им не являюсь. А непоэту писать тексты в 50 лет уже стыдно. Чтобы сформулировать, чтобы зацепило, просто не дано от природы. Поэтому я молчу в таких случаях. Стараюсь редко, но метко. Михаил Жванецкий как-то сказал, что сейчас музыкальные программы надо смотреть без звука. И я в этом солидарен с ним. Потому что 99 процентов исполнителей заняты тем, как они выглядят в кадре. Ремесло — это хорошо, но мне не хватает отношения в глазах, не цепляет. Я просто продолжаю делать то, что умею. И моя востребованность очень радует. Мое предназначение я сформулировал только к 50-ти годам: я развлекатель и умею это делать. Большинству интересно блистать. А мне нравится решать задачу: вечер скучный, а я должен сделать его интересным.

А бывало такое, что вам не удавалось расшевелить публику?

— Почти нет. Не потому, что я такой монстр. Самое главное, на какой громкости, какую песню, в какой момент и в какой последовательности спеть. Вот как раз этому шаг за шагом за эти 13 лет я на эстраде и научился. Как-то Галина Борисовна Волчек пригласила меня на премьеру, и когда я начал формулировать свое мнение по поводу спектакля, она мне сказала: "Валера, можно я вначале задам тебе один короткий вопрос? Этот спектакль тебя катапультировал или нет?". Вот это главное и в песне, и вообще. Что такое музыка? Это язык чувств. Либо вы чувствуете, либо нет.

Валера, а вы к кому себя причисляете, к пижонам или стилягам?

— Я веселый, ироничный парень из Страны Советов, который вырос на заграничной музыке. Я — пижон, потому что стиляга любой ценой пытается привлечь к себе внимание своей внешностью, никакого социального протеста. А пижон — это стиляга с долей самоиронии.

В одной из ваших песен есть слова: "А я пою, мне в жизни нечего менять, и все вокруг идет как надо, ведь я давно успел понять: не лезь на самый верх, не опускайся вниз…" Все так?

— Я не тщеславен настолько, чтобы быть первым. Мне достаточно быть вторым. А вообще, это песня о том, что я занят своим делом. Я являюсь художественным руководителем эстрадного отделения открытого педагогического университета им. Шолохова и всегда говорю своим студентам: "Успеха всегда достигает человек, который находит любимое дело и посвящает ему всю жизнь!".

И, подводя итоги…

— Один мой друг, оглядев все вокруг, недавно сказал мне: "Ты небезнадежен!". И я буду очень доволен, если песни, которые я написал за это время, доставили кому-то удовольствие. Я честно делаю свое дело, надеюсь, не похож на памятник самому себе. И вступая на вершину склона лет, я смотрю вниз, и мне ничего не жаль! Потому что счастье — это удовольствие без раскаяния, как сказал Лев Толстой.

Беседовала Раиса Вивчаренко