В прокате экранизация романа «Географ глобус пропил» с Константином Хабенским в роли учителя географии. Уволенный из заводской библиотеки остроумец с тягой к выпивке Виктор Служкин (Константин Хабенский) устраивается в школу учителем географии — резюме не располагает, но и других желающих нет. В школе старшеклассники проверяют авторитет, помочившись на тряпку, лучшая ученица Маша (Анфиса Чехова) влюбляется в гуманитарный цинизм нового педагога, а преподаватель английского (Евгения Хиривская, она же Брик) приезжает в дорогом автомобиле и выглядит, как успешная фотомодель.
В доме напротив поселился старинный приятель Будкин (Александр Робак) — он тоже успешный: говоря в терминах 1990-х, «приподнялся» и ходит в гости к соседу с дорогими гостинцами. Жена Надя (Елена Лядова) уже в автоматическом режиме костерит за непригодность к жизни и, как следствие, безденежье. Маленькая же дочь Тата (Анастасия Золотко) просто любит папу.
Если высшая справедливость существует, то «Географ» должен стать третьим кряду коммерческим успехом российского кино после «Сталинграда» Федора Бондарчука и «Горько!» Жоры Крыжовникова.
Для того, чтобы закончить съемки фильма по одной из главных книг русской литературы нулевых (написанный Алексеем Ивановым в 1995 году роман был опубликован в 2003-м), Александр Велединский («Русское», «Живой») заложил собственную квартиру. Личная, выходит, история, причем не только для постановщика.
На «Кинотавре», где фильм собрал несколько призов, включая и главный, не раз звучала фраза: «Служкин — это я!» — произносившие ее зрители отличались друг от друга и возрастом, и полом.
Повторяли ее и после на фестивалях от Нью-Йорка до Сахалина.
Узнавать себя в герое Хабенского, должно быть, приятно.
Это обаяние полураспада: на каждую неурядицу — шутка, на каждые десять слов — одно, но меткое, отказ от успеха, вредные привычки в сочетании с глубинной непорочностью.
Кроме жены, которая тоже любит, только устала, Служкин успешен, кажется, у всех, но рассуждает об «ангельской» любви, которая ничье счастье не ставит в зависимость от другого человека и сама не становится заложницей чужих чувств. На практике концепция проявляется в том, что как только доходит до дела, он уже либо слишком устал, либо разочарован, либо банально отключился в пьяный сон. Это такие неудачи наоборот, которые и удачами назвать тоже нельзя.
В более позднем и массивном произведении «Блуда и МУДО» пермский писатель Алексей Иванов разрешает кризис института семьи в духе картины Тома Тыквера «Любовь втроем» (в оригинале просто «Drei» — «Три» или «Трое»).
Мол, если и не пора отбросить биологический детерминизм (до бисексуальности уральские герои еще не дошли), то уж от моногамности отношений точно можно отказаться.
В «Географе» такой переход еще невозможен, и Служкин идет трудной дорогой испытаний и соблазнов, отказываясь от любых отношений в принципе.
Отпускает жену к другу, кокетничает с «англичанкой», удовлетворяет желание старой знакомой, не нуждаясь в ответном удовлетворении, тащит подростков в поход, напивается, просыхает, остается один на один с влюбленной ученицей.
В первоисточнике Алексея Иванова привлекательность алко-дзена, потрепанного путешествиями по воле течения, подкреплялась литературными познаниями героя, чем-то, что можно условно назвать вкусом.
У героя фильма Велединского со вкусом беда: места он цитирует сплошь общие, слушает какую-то дрянь. Образованного человека в нем выдает только образная и сложнее, чем у окружающих, устроенная речь.
Ну и харизма Хабенского, конечно: взглянет с экрана — и сразу хочется верить в то, что Служкин умнее, тоньше и лучше прочих.
Собственно, играет Хабенский более-менее того же человека, что и в «Иронии судьбы-2», а тот, соответственно, по прямой наследовал классическому Жене Лукашину, тот тоже любил выпить, остроумно шутил и проникновенно пел под гитару. В ностальгических речах о советском кино, традиция которого прервалась с перестройкой, есть что-то тревожное, как в разговорах о воскрешении покойников, но если продолжение той традиции возможно, то
«Географ» — близкий к идеалу образец гуманистического направления, в котором алкоэскапизм противопоставляется общему застою, а юродство — культу успеха.
В одной из ключевых сцен учитель Хабенского практически повторяет монолог Михаила Ефремова из фильма «12» Никиты Михалкова, тот отчитывал коллег-присяжных заседателей и всю страну вместе с ними: «Вы, как сюда зашли, сразу свои рожи ржать приготовили. Смеетесь надо всем и везде. Абсолютно над всем. Цунами, землетрясение — ХА-ХА-ХА, полстраны замерзло — ХА-ХА-ХА, милиционер-убийца — ХА-ХА-ХА, пять миллионов детей беспризорны —ХА-ХА-ХА!»
В похожих словах и в той же самой тональности Служкин обвиняет в нежелании думать и быть людьми вверенный ему класс.
Быть людьми — значит не состояться, а остановиться и принять решение не участвовать в общих играх. Отправиться в поход, сплавиться по реке, довериться течению, опять же.
В реальности, это, кстати, совершенно гибельный вариант — то, что происходит на реке в фильме, конечно же, чудо. И будь это не метафора утраченного времени, а социальное кино про школьников, иначе бы звучала отличная песня с припевом: «Его же посадят, его же посадят, его же посадят за мертвых детей».