Красный террор: она была первой…

…Уже 13 августа 1906 года рано утром на станции Новый Петергоф она, одетая в скромное черное платье, подошла к экипажу, в котором сидел бравый генерал-майор Мин, и хладнокровно, на глазах сидящих рядом жены и дочери, четырьмя или пятью выстрелами из браунинга в спину убила его. От полученных ран генерал скончался на руках прибывших медиков, а стрелявшую тут же задержала полиция. По документам ею оказалась гражданка Софья Ивановна Ларионова. Но полиция быстро установила, что стрелявшую звали Зинаида Коноплянникова, которую ищейки из царской охранки разыскивали с октября 1905 года. Тогда ее освободил из заключения известный царский манифест «Об усовершенствовании государственного порядка», даровавший империи невиданные ранее свободы – слова, собраний, печати, союзов и т. д. Однако профессиональная революционерка Коноплянникова вышла на свободу по ошибке: московский генерал-губернатор распорядился об этом, не поставив в известность градоначальника и охранное отделение, где знали об арестованной все. Но когда полицейские спохватились и попытались вернуть «возмутительницу» в камеру, ее и след простыл. А в Петербург была отослана телеграмма: «…В числе прочих лиц, содержавшихся в губернской тюрьме, освобождена Зинаида Коноплянникова. Меры к розыску ее и учреждению наблюдения приняты».

«Меры к розыску» ничего не давали почти год. И вот она опять «всплыла» в трагическом для нее и для жертвы августе 1906-го. Со смертоносным браунингом в руках. Позже, во время короткого суда над нею, Коноплянникова вины своей не отрицала, а убийство объяснила просто – не местью даже, а возмездием: «…Всем памятны декабрьские дни в Москве, где Мин и Риман (полковник Николай Риман, один из подчиненных убитого Мина. – Авт.) действовали так, как будто это была неприятельская страна. …Сотнями считали убитых в Москве. За что, спрашивается, убивали московский народ?.. Я убила Мина как убийцу тех невинных, кровью которых орошены улицы Москвы».

И тогда же, в августе 1906 года, Зинаида Коноплянникова вошла в историю не только Российской империи как женщина, которую первой повесили в ХХ веке за политическое преступление. На суде она всему миру заявила: «Партия решила на белый, но кровавый террор правительства ответить красным террором». То есть впервые в истории употребила или, как говорят ученые, ввела в оборот это страшное словосочетание – «красный террор». Со временем красный террор наводил ужас на жителей империи и всех настоящих и мнимых врагов революционеров, на всех, кого «именем революции» объявляли врагами. Их кровью страна была пропитана щедро и обильно, попав под красное колесо уничтожения и классовой борьбы, которое несколько десятилетий нещадным прессом катилось даже в мирное время. И остановилось только в средине 50-х годов прошлого века, когда сами государственные «красные террористы» со смертью Иосифа Сталина решили отказаться от террора против оппонентов, искренне боясь ответного мстительного истребления друг друга. Последующие коммунистические вожди Никита Хрущев, Леонид Брежнев и прочие, вплоть до Михаила Горбачева оппонентов сажали, но уже не расстреливали. Но первой о терроре красного цвета как возмездии врагам сказала эта простая сельская учительница, ушедшая в революцию и сменившая учительский мел на браунинг…

…А 110 лет назад в Москве разгоралось декабрьское вооруженное восстание, названное потом «кульминацией первой русской революции». Уже восстали солдаты второго гренадерского Ростовского полка, которых поддержали солдаты других полков Московского гарнизона, создавшие свой межполковой совет солдатских депутатов и выдвинувшие требования созыва Учредительного собрания, передачи земли крестьянам, освобождения политических заключенных. Москва застыла в результате всеобщей стачки, остановились крупнейшие предприятия, прекратилась подача электроэнергии, остановились трамваи, закрылись магазины. Но воодушевление захлестывало улицы и площади, закусочные для голытьбы и мастерские, рестораны и танцзалы, университетские аудитории и фабричные цеха. Начались самосуды и расправы над полицией.

21 декабря 1905 года московский генерал-губернатор Федор Дубасов ввел чрезвычайное положение и смог блокировать солдат в казармах. Однако «праздник свободы» продолжался и набирал обороты. Как вспоминала потом графиня Екатерина Камаровская, кругом был «точно праздник». «Везде массы народу, рабочие гуляют веселой толпой с красными флагами. Масса молодежи! То и дело слышно: «Товарищи, всеобщая забастовка!». Таким образом, точно поздравляют всех с самой большой радостью… Ворота закрыты, нижние окна – забиты, город точно вымер, а взгляните на улицу – она живет деятельно, оживленно», – писала графинька в дневнике, тоже радуясь свободе. А в это время к Москве двигался вызванный из Петербурга старейший лейб-гвардейский Семеновский полк, военная элита империи под командованием Георгия Мина. «Наводить порядок» в Первопрестольную его отправил лично император Николай II…

В Москве гвардейцы-семеновцы не рассуждали, а, разделившись на две части, повели наступление на Московско-Казанскую железную дорогу (батальон под командованием полковника Николая Римана) и восставшую Пресню, ощетинившуюся баррикадами. Повели как полноценную армейскую операцию. Без пощады и сожаления к «врагу». Еще в усмиренных Люберцах под Москвой полковник Мин сказал собранным на площади мужикам: «Если ораторы вернутся, убивайте их. Убивайте чем попало – топором, дубиной. Отвечать за это не будете. Если сами не сладите, известите семеновцев. Тогда мы опять сюда придем». А в Москве он издал приказ: «Арестованных не иметь, пощады не давать».

Сражения развернулись по всему центру Москвы и по рабочим окраинам. Солдаты действительно никого не жалели и убивали не только защитников баррикад, но и всех арестованных причастных и непричастных москвичей. Без суда и следствия было только расстреляно более 150 человек. Гвардейская артиллерия, работая, что называется, по площадям, быстро и жестоко освобождала перетянутые самодельными баррикадами улицы и площади. А идущие в атаку солдаты с винтовками с примкнутыми штыками наперевес окончательно зачищали территорию от восставших. К 31 декабря восстание было полностью подавлено. Кроме бессудно расстрелянных, никаких других точных данных о потерях сторон нет до сих пор…

…И это стало, увы, страшной московской традицией при расправах власти с неугодными. Когда через 88 лет, в 1993 году, в Первопрестольной «зачищали» Белый дом от его защитников, то убитых на все том же Горбатом мосту Пресни, к тому времени уже нареченной Красной (в честь восстания 1905 года), тоже не считали. Сколько их пало от танковых залпов по окнам и автоматных очередей по людям, не знает никто. Ибо никто не хочет говорить, чтобы, видимо, не портить красной кровью светлый лик уже демократии…

А 110 лет назад московским восстанием руководили левые партии – социал-демократы (большевики) и социал-революционеры (эсеры), считавшие, что престол в России лучше всего сносить кровью приспешников режима. Именно большевики и эсеры распропагандировали солдат и рабочих, студентов и служащих, ученическую молодежь и даже прекраснодушную часть дворянской аристократии нарождающейся либеральной буржуазии. В партии эсеров и состояла Зинаида Коноплянникова. В восстании она уцелела и после него в 1906-м стала на путь индивидуального террора. Вошла в эсеровский террористический Летучий боевой отряд Северной области и вместе с соратниками стала готовить возмездие усмирителям восстания – Дубасову, Мину, Риману и другим офицерам-семеновцам – Якову Сиверсу, Сергею Аглаимову и Александру Зыкову. Им всем эсеры честно послали письма, в которых предупредили, что убьют. Царским следователям удалось добыть клочок разорванного письма Зинаиды того периода, в котором она говорила, что вернется в столицу, чтобы «окончательно согласовать свою жизнь с идеей».

В апреле 1906 года эсер Борис Вноровский-Мищенко бросил бомбу в Дубасова, раздробив ему ступню левой ноги, ранив кучера и убив адъютанта графа Сергея Коновницына. Дубасов остался жив, а сам террорист погиб от своей же бомбы. В то же время член боевой организации эсеров бывший студент московского университета Александр Яковлев (Тарас Гудков) попытался убить полковника Римана. Он явился к нему домой, но не застал, был арестован полицией прямо в подъезде дома и позже осужден на 15 лет каторги. После этого Риман уехал за границу, скрывались и другие офицеры. А вот кавалер 13 российских и иностранных боевых орденов генерал Мин не захотел и был убит…

Впрочем, Зинаида Коноплянникова, похоже, «окончательно согласовала свою жизнь с идеей» гораздо раньше роковых выстрелов в августе 1906-го. На момент казни ей не было еще и 28 лет. Но за спиной у нее осталась жизнь, перипетий которой хватило бы на несколько женских судеб того времени. Там было все – редкое для тогдашних женщин высшее образование, увлеченность любимым учительским делом и одухотворенность революционной идеей освобождения всех несправедливо угнетенных, преподавание в сельских школах в крестьянских «медвежьих углах» империи и несчастная любовь, предательство и работа в подполье, пропаганда революционных идей в крестьянских и рабочих массах и изготовление бомб для индивидуального террора, аресты и тюремные «посиделки», мучительные поиски истины и тяжелые разочарования. А венцом стала скорая мученическая смерть, очень похожая на самопожертвование от безысходности…

…Родилась Зинаида в Санкт-Петербурге 14 ноября 1878 года в семье унтер-офицера и крестьянки. В 18 лет поступила в учительскую семинарию, которую успешно окончила, получив звание учительницы начального народного училища. И уехала преподавать в государственную школу в Лифляндскую губернию (Эстонию). Познакомившись с революционными идеями, скорее всего, в учительской семинарии, она закрепила ощущение тотальной социальной несправедливости и убежденность в необходимости борьбы против нее уже на практике. О тех первых годах учительства она писала: «Местность, где мне пришлось учительствовать, была невзрачная: с трех сторон лес, с четвертой – озеро Пеинус… Нищета среди местных жителей была поразительная. Александром II, если не ошибаюсь, они были освобождены без земли. Вся земля оставалась в руках остзейских баронов и казны. Жили они тем, что давало озеро, то есть занимались рыбной ловлей. Выросшая сама в нищете, я не удивлялась их бедности, меня поразило одно: как можно жить так, жить без борьбы за лучшее будущее; как можно жить без единственного светлого луча в будущем, без единого проблеска на темном горизонте? Но вне стен школы я не могла работать вследствие незнания местного эстонского языка. В стенах же школы мне было слишком тяжело, тяжело не физически, но морально».

Потом в 1900 году ее перебросили преподавать в школу села Гостилицы Петергофского уезда под Петербургом. Там она и попала под наблюдение полиции сначала как «неблагонадежная», ведущая «нежелательные разговоры» с крестьянами, служащими местных имений и хозяйств, чиновниками. Крестьянин Михаил Ширин позже рассказывал охранке: «Коноплянникова, прибыв в село Гостилицы, начала пропаганду среди нас не сразу. Сначала она старалась свести знакомство с нами и поближе сойтись вообще с населением. Такому сближению ее с народом главным образом послужили устраиваемые ею спектакли. Особенно усилилась ее деятельность в этом направлении в течение 1902 года. В это время ближайшими ее знакомыми и сотрудниками по части распространения запрещенных книг и листков являлись я, Эрнест Каппель, арендатор водяной мельницы, чиновник Вальтер, учитель села Мишелово Дмитрии Малов, Николай Новожилов, Николай Волков»…

Так продолжалось более двух лет, пока ее не взяли под полицейский надзор и выгнали с работы: «…У Коноплянниковой имеется большое количество книг, в которых говорится, что Бога нет, а потому не может быть и земного царя, а кроме книг печатных у Коноплянниковой есть и рукописные сочинения такого же рода». В обращении в Петергофский уездный училищный совет она сама писала: «Два с половиной года поучительствовала я в этом богоспасаемом селе, наконец, меня училищный совет выкинул из учительства. Под влиянием пройденных мной жизненных перипетий я убедилась в следующем: я не могу делиться с народом и теми скудными знаниями, какими я сама обладаю, не могу открывать ему глаза на его положение, не могу указывать ему на настоящие причины его бедствий. …Не думайте, что мне очень нравится сидеть в Гостилицах. Два с половиной года работала я в них из-за принципа, что порядочный человек должен работать там, где труднее, два с половиной года просидела в таком местечке, где школа являлась единственным лучом в этом поистине темном царстве, два с половиной года боролась с этим царством тьмы и чиновного произвола…». Это было служение и просветительской и уже революционной идее.

А еще в Гостилицах она пережила личную драму – несчастную любовь, принесенную в жертву идее и служению борьбе за идеалы, и отступничество близкого человека. Упомянутый выше доносчик крестьянин Ширин писал полиции: «Отношения Коноплянниковой к Каппелю были так близки, что в селе стали говорить, что они жених и невеста, но мне хорошо было известно, что любовных отношений между ними не было». Однако на самом деле они любили друг друга, но Зинаида предпочла семейной жизни борьбу. Несчастный Эрнест Каппель рассказывал полиции, проводившей дознание, о деятельности его было возлюбленной: «…Коноплянникова производила на меня сильное впечатление тем, что она живо, с любовью и энергией относилась к делу школьного обучения, и я после нескольких встреч и разговоров с нею стал к ней неравнодушен, почти что влюбился. Коноплянникова отвечала мне так же – симпатией, ввиду чего я и решил жениться на Коноплянниковой. Когда я ей об этом сказал – это было летом 1901 года, – она отказала мне, так как цель ее жизни – служение народу, в жертву коему она готова принести себя».

И через месяц отвергнутый лузер-любовник написал полиции: «Давая предыдущее свое показание, я все-таки еще не отрешился окончательно от своих социалистических убеждений, а потому рассказал обстоятельства дела, скрыв некоторые подробности. Теперь я, просидев в заключении и прочитав довольно много книг по общественному вопросу, изменил свои взгляды и нахожу, что те взгляды, которым я начал сочувствовать под влиянием Коноплянниковой, доказывавшей необходимость борьбы с существующим политическим строем России, не выдерживают критики и в результате не дают тех благ для народа, о которых так много шумят пропагандисты этих взглядов. Нахожу, что они даже вредны, так как вносят беспорядок и нарушают обычное течение общественной жизни».

А она, бросив влюбленного в нее человека, свою жизнь таки принесла в жертву. Уже весной 1903 года Коноплянникова была арестована и помещена сначала в тюрьму, а потом в Трубецкой бастион Петропавловской крепости в одиночную камеру. С предельно ясной формулировкой – «за революционную пропаганду среди крестьян». При обыске у нее обнаружили революционные издания, рукописи и принадлежности множительного аппарата, талонную книжку Санкт-Петербургского комитета РСДРП. Полицейские так охарактеризовали арестованную: «Бывшая учительница земской школы в селе Гостилицы Петергофского уезда принадлежала к РСДРП, вела революционную пропаганду среди населения Петергофского уезда. Вообще, Коноплянникова представляет из себя тип вполне убежденной, энергичной и решительной революционерки». Но признали: девушка хороша. И могла бы заслуживать лучшей участи: «…Рост 2 аршина 2 1/4 вершка (чуть выше 151 см. – Авт.), лет 24, впечатление, производимое наружностью, хорошее, волосы черные, прямые, глаза серые большие, зрение хорошее, лоб большой высокий, нос небольшой, прямой, лицо круглое, цвет кожи смуглый, характер голоса спокойный».

В одиночке Петропавловки Зинаида встретила свое 25-летие и через год была отправлена в Харьков под надзор полиции. Оттуда она бежит за границу. Переходит на нелегальное положение и сближается с эсерами. В следующий раз ее арестовывают уже в сентябре 1905-го. В Смоленске. С багажом из химикатов и составных частей для самодельной бомбы. Под именем Левиной Надежды Семеновны. Ее переправляют в Москву и там, как уже было сказано выше, по ошибке выпускают из губернской тюрьмы после Октябрьского манифеста о свободах. А дальше было восстание…

…После убийства генерала Мина суд над Зинаидой прошел очень быстро. И это для нее стало еще одним разочарованием, гримасой истории. Она думала, что суд будет открытым. Как некогда над Верой Засулич, которая смогла превратить судилище в пропаганду своих идей и была оправдана присяжными. Хотя тоже стреляла в санкт-петербургского градоначальника Федора Трепова и тяжело ранила его. Коноплянниковой история такого шанса не дала. Ее, закованную в кандалы, судили наскоро и с известным приговором – казнь через повешенье. Прямо в Шлиссельбургской крепости.

Но свою смерть она все же смогла превратить в образец мужества, самопожертвования, самообладания и презрения к врагам. На смерть она шла как на праздник. Окончательного освобождения. Пусть не тех, за кого она боролась, а себя – от борьбы. Как доносил вице-губернатор министру внутренних дел, «Коноплянникова держала себя до последней минуты с полным самообладанием, последней своей воли не заявила, от напутствия священника отказалась. Выслушав приговор, она отстегнула от черного платья белый крахмальный воротничок, обнажила шею и дала связать себе руки. Палач быстро управился с нею».

Но это не совсем так – все было далеко не быстро. Последними ее словами стали: «Товарищ, верь, взойдет она, звезда пленительного счастья». Когда палач надел на шею веревку, замотал конец за столб виселицы и при помощи жандармского унтер-офицера выбил скамейку, тело молодой женщины закружилось на веревке. Палач и кто-то из тюремного отделения схватили его, слегка подняли его кверху и резко рванули вниз. До хруста шейных позвонков. Двое солдат охраны упали в обморок, у нескольких началась рвота…

…Труп повешенной тут же забили в белый ящик и захоронили в Шлиссельбурге. Где ее могила, не известно. Но после Коноплянниковой остались ее слова из предсмертной записки: «Я умру с одной мыслью: прости, прости, мой народ! Я так мало могла тебе дать – только одну свою жизнь. Умру же я с полной верой в то, что наступят …те дни недалекие, когда трон, пошатнувшись, падет, и над русской равниной широкою ярко солнце свободы взойдет».

…Так закончилась жизнь первой террористки ХХ века в России. Потом их было много, бесстрашных и фанатичных, женщин и мужчин. И кровь их жертв лилась рекою, а виселицы и расстрелы так же нещадно сокращали количество террористов. Но тогда даже террор был отмечен неким благородством. С одной стороны, Коноплянникова, выслеживая генерала Мина, поселилась напротив его дачи и могла бы убить его по пути на станцию, тихо и скрытно. Но она не сделала этого, чтобы никто не подумал, что убийство стало случайностью, например, с целью грабежа. И палача народа она казнила всенародно, по народному же приговору, который вынесла партия эсеров.

С другой стороны, убивая Мина на глазах жены и дочерей, Коноплянникова, кроме браунинга, имела при себе и бомбу. Она могла бы ею воспользоваться и в панике после взрыва, в дыму и суматохе получила бы шанс спастись, избежать ареста и казни. Но Коноплянникова считала, что при покушении не должны погибнуть невинные люди и даже члены семьи. И потому подошла к приговоренному вплотную и стреляла практически в упор…

…Впоследствии формализованный ею красный и прочий революционный террор такими «мелочами» и гуманитарно-политическими «изысками», как невинная человеческая жизнь, уже не заморачивался. Как, впрочем, и террор белый. Не говоря уже о современном международном терроризме, когда террор является уже чуть ли единственной деятельной движущей силой создания государства…