Одно время мне пришлось жить с негром. Обычно подобное начало истории вызывает двусмысленную реакцию у, как правило, нетрезвых собеседников. Начинаются шуточки по поводу ориентации и тяги к экзотическим партнерам. На самом деле, с потомственным жителем Экваториальной Гвинеи Адольфо Бараем меня свела судьба в лице хорошо поддатого коменданта общежития №2 философского факультета. Я отдал свой воинский долг Родине, которая в то время была представлена Советским Союзом, и, вернувшись в университет, предъявил повышенные требования к улучшению своих бытовых условий.
Несолидно было «дедушке» ракетных войск стратегического назначения париться в одной комнате с двумя соседями. По сроку службы мне была положена «двойка» – комната на двоих. Об этом я прямым текстом заявил коменданту, подкрепив свою просьбу неоднократным употреблением оборота «тээрбическая сила». Для тех, кто не понимает: ТРБ – это техническая ракетная база. Служившие там пользовались в народе, имевшем несчастье оказаться рядом с военной зоной, дурной славой. То тяжеленный ракетный тягач в огород въедет, то поддатые «деды» в поисках приключений в клуб забредут. Со всеми вытекающими из всех мест последствиями. Соответственно, представителей базы называли «тээрбнутными», а сами ракетчики украшали свою изысканную речь оборотом «тээрбическая сила».
Комендант, который откинулся из рядов СА (Советской Армии) на год раньше меня, проникся уважением к непонятному, но такому родному военному обороту. Поскольку дело было во время расцвета ядерного гриба над Чернобылем, то мы сразу приняли лекарство от облучения. Пили долго, запершись в целях маскировки в подвале. Чтобы не беспокоили по пустякам.
Под конец комендант на некоторое время исчез. Факт его дематериализации я установил не сразу. А когда установил, почувствовал справедливое возмущение. В ходе оперативно-розыскных действий исчезновенец был отловлен около пивного ларька и подвергнут допросу. Под пиво дело пошло веселей, и ближе к ночи я стал счастливым обладателем ключей от «двойки». О моем предполагаемом соседе комендант, который стал мне почти как родной, говорил вскользь и не углубляясь в детали. Он сетовал на некую разнарядку из деканата, предписывавшую селить советских студентов с иностранцами. Потом, старательно пряча глаза, комендант выразил надежду, что я справлюсь. По большому счету, мне после казармы было по барабану: иностранец или местный засранец. В свой новый дом я завалился обессиленный и где-то заснул…
Проснулся от запаха какой-то горелой дряни. Около кровати, до которой мне дойти ночью, видимо, не удалось, стоял щуплый негр и улыбался в свои 32 зуба: «Дравствуйте… ви кушать будете?». Начало мне понравилось. Негр шуршал как молодой, накрывая утреннюю поляну. Отмыв остатки вчерашнего с физиономии, я отведал африканского лакомства под названием плов с колбасой. Мой черный, которого, как оказалось, звали Адольфо, питал слабость к специям в виде красного перца. Поэтому вкуса еды не чувствовалось. Во рту все горело. Совместное принятие пищи, как и распитие спиртных напитков, сближает. Мне Адольфо показался славным парнем. Он охотно согласился переставить свой «клоповник» (диван) поближе к шкафу, чтобы я мог по утрам смотреть в окно. Нехитрые правила насчет парко-хозяйственного дня (уборка помещений) он принял без возражений, согласно кивая своей курчавой головой. Потом я завел его в туалет и объяснил свои пожелания по поводу санитарии и гигиены. Адольфо проникся и даже некоторое время изображал активность с тряпкой. На этом курс чернокожего молодого бойца было решено завершить.
Некоторое время я наслаждался жизнью. Особых претензий к своему однопалатнику у меня не было. Правда, спустя пару недель я стал узнавать некоторые любопытные подробности из жизни Адольфо Барая. У негра оказалась любопытная кредитная история: год лечился от алкоголизма, затем загремел в дурку, был отчислен из универа, восстановлен, опять попал в дурдом, где провел в общей сложности месяцев десять. Столь богатый послужной список должен был меня хотя бы насторожить. Но Адольфо вел себя как чернокожий зайчик и не давал поводов для применения грубых методов воздействия. За полгода совместного проживания у нас было только два конфликта. Однажды утром было установлено, что боец потерял нюх и воспользовался моим станком для бритья. Обнаружив курчавые волосы, плотно забившие лезвия моей любимой бритвы, я почувствовал естественное и справедливое возмущение. Адольфо был вызван в туалет, где состоялся серьезный мужской разговор, сопровождавшийся демонстрацией улики с последующим занесением выговора в грудную клетку.
Второй инцидент был связан с ностальгией Барая по своей родине. Над столом он повесил красочный разворот из какого-то журнала, который напрочь отбил у меня аппетит. На фотографии была запечатлена яма, в которой разлагался клубок тел со всеми анатомическими подробностями. Адольфо объяснил, что это эпизод из мужественной борьбы его народа с захватчиками. Поскольку нам прививали некоторые зачатки интернационализма, то бить сразу борца за независимость я не стал. Попытался объяснить, что вид трупов не совместим с процессом принятия пищи. В мягкой, доходчивой форме. Некоторое время негр боролся за право созерцать запавший ему в душу эпизод, но после переговоров конституционный компромисс был найден. «Картину» повесили в подходящем месте – в туалете. Я сказал, что это меня с утра вдохновляет на борьбу за права угнетенных негров. Вот, собственно говоря, и весь перечень конфликтов со славным представителем Экваториальной Гвинеи. Да, еще по просьбе своего кучерявого друга я шуганул местных алконавтов, которые по старой памяти ломились в комнату с криками «Адольфо! Трубы горят! Где эта черная скотина?». Вы никогда не видели, как бледнеет негр? А я видел… Скорее всего, это были отголоски бурного прошлого Барая.
Беда пришла в самое неподходящее время. Был конец декабря, и я всерьез задумался над проблемой встречи Нового года. Тогда не было третьего тура выборов президента, и проблема сводилась к элементарному вопросу: с чем встречать наступающие праздники? В смысле, где достать алкоголь в требуемом количестве? Тогда с этим делом были определенные проблемы. Тридцатого декабря я отправился прочесывать Голосеевский район в поисках горячительных напитков. Мне повезло: мужики с боем брали гастроном, и всего за каких-то два часа мне перепала бутылка водки. Следующее предновогоднее чудо случилось на обратном пути. Гигантских размеров очередь струилась около неприметной палатки. В процессе общения удалось установить, что должны были завезти пиво. Причем, давать обещали без ограничений. В бутылках. Не буду описывать процесс многочасового ожидания и те глубокие, сильно окрашенные эмоциональные переживания, которые пришлось пережить. Когда мое горло издало булькающий крик – 25 бутылок! – я был в состоянии, близком к отключке. Погрузив это невероятное богатство в сумку, почувствовал: таки да, праздник приближается. Причем этот слоган возник у меня задолго до Кока-Колы. Рассуждал я трезво: с таким запасом спиртного все двери открыты. Лежа на кровати и отдыхая после праведных трудов, наметил новогодний маршрут по общежитию. Затем провел переговоры с предстоящими собутыльниками и собутыльницами. Адольфо как-то притих и внимательно читал «Логический словарь» Кондакова почти в полной темноте. Он предчувствовал беду. Я предчувствовал веселую и увлекательную пьянку. И допустил роковую ошибку: 31 декабря в 14.00 стал поить своего негра пивом. Дата и время у меня прочно засела в голове. Такое забыть просто невозможно…
К вечеру мы были с ним уже в праздничном состоянии. Говорили на его языке без переводчика. Тогда я впервые узнал, что он служил в коммандос. Как точно назывались войска, не помню. Адольфо иллюстрировал свои военные подвиги следующим образом: вскочил в белых носках на стол, одной рукой изображал лопасти вертолета, а затем совершил десантирование на диван, ловко перекатился под кровать и открыл беглый огонь по пивным бутылкам. Мне бы насторожиться… Но где там. Веселье было в полном разгаре. Адольфо с криком – я коммандос! – в неизменных белых носках гонял по коридорам общаги и периодически падал на пол, отстреливаясь от противника. Девушки очень пугались. К 12 часам Барай был пьян в черную. Я его загрузил на диван и пошел встречать Новый года. Тогда еще не знал, что это будет год негра.
Первого января Адольфо потребовал от меня пива. Вполне естественная просьба. Он как-то очень быстро нажрался двумя бутылками и лег трупом. В таком состоянии сын свободолюбивой Гвинеи пребывал несколько месяцев. Это был самый длительный запой, который я когда-либо видел в своей жизни. Ухожу на занятия – Адольфо еще спит. Прихожу – Адольфо уже спит, поскольку успевал где-то нажраться, как свинья. Ночью он совершал вылазки в туалет, где долго и с надрывом общался со своим белым другом. Периодически он будил меня ударом пятки по батарее. Зрелище не для слабонервных. Через месяц я стал спать в спортивном костюме, поскольку Адольфо путал стул и туалет. Один раз попытался пристроиться около моей кровати. Был избит, но утром ничего не помнил.
Проблема заключалась в том, что не удавалось застать его трезвым. Я изъял у него все деньги и стал выдавать по два рубля в день. Нажирался. Вообще не давал ни копейки и водил его в «Бухенвальд» (студенческая столовая). Бесполезно. К вечеру Адольфо приводил себя в состояние полного непотребства. Начались сюрпризы. Прихожу вечером домой и застаю картину Репина «Приплыли»: дверь выбита, все залито какой-то гадостью, воняет горелым, а на полусгоревшем диване, кутаясь в остатки одеяла, спит Адольфо. Оказалось, что эта пьяная морда уснула с бычком в зубах. Сначала загорелось одеяло, а затем диван. Соседи выломали дверь и загасили его от души огнетушителем.
Попытки привести в чувство негра с помощью народных средств (вода, удары по почкам, рассол) закончились полным крахом. Я обратился за помощью в местное гвинейское землячество. Пришли два интеллигентных негра, каждый размером со шкаф. Попросили меня выйти. Где-то час они делали из Адольфо местную африканскую отбивную, периодически выводя его в туалет. Тогда Барай протрезвел в первый раз. Он что-то лопотал своим «спасителям». Ему еще вломили. Пользуясь случаем временного отрезвления соседа, я добавил. От души. Помогло на два дня. Вернувшись с занятий, я увидел прежнюю картину: хрипящий негр в собственном, скажем так, соку. Стало еще хуже. У Адольфо начались глюки. Он стал бегать по комнате и подвывать. Меры физического воздействия не действовали. Я пошел к коменданту и рассказал, все, что о нем думаю. В ходе снятия стресса он мне посоветовал вызвать дурку. Мысль мне показалась интересной. Приняв еще по сто, пошли звонить в дурдом. Не прошло и пяти часов, как появились ангелы в шинелях, накинутых поверх белых халатов.
– Кто тут у нас? – поинтересовался человек с явными следами вчерашнего на лице.
– Мальчик, блин, черный.
– О, Адольфо! Старый знакомый…
Но радовался я недолго. Выяснилось, что в пьяном виде они его забирать не могут. Вот когда протрезвеет, тогда пожалуйста. На мое резонное замечание, что я его уже два месяца трезвым не вижу, они лишь развели руками. Под конец один из санитаров дал мне ценный совет: «Вижу, тут у тебя вилки, ножи разбросаны… Ты бы их спрятал. У него бывает». Что бывает у Адольфо, я даже не стал спрашивать. В общем, на занятия не ходил две недели. Суровые меры морального и, в основном, физического воздействия стали приносить плоды. Барай постепенно возвращался к нормальной жизни. Он ходил со мной везде, как собака. Я его привязывал к стулу, когда мне нужно было сходить в магазин. Не пикал даже. Через две недели решился на день оставить его одного. Возвращался на ватных ногах. Когда открыл дверь, чуть не прослезился: Адольфо трезвый, как стеклышко, насыпал мне в тарелку плов с колбасой. Ждал, сука… Я впервые за многие недели спокойно уснул. Летом он уехал на Родину. Оставил после себя такой срач, что, попадись он мне тогда под руку, стал бы Майклом Джексоном.