Плевок луковой шелухой

Слегка
подгнившая
совесть

Гюнтер Грасс и сам любит притчи с подтекстом. Вся немецкая послевоенная литература, как утверждают, — сплошной поток «притчетворчества», весьма густо замешанного на желании не обидеть жертв и победителей…

Поскольку скандал — политический и моральный, то литературы касаться не будем, точнее, привлечем ее лишь для иллюстрации. Грасс начал писать, повинуясь не столько зову совести, сколько социальному заказу — говорят, если бы друзья из послевоенного кружка прогрессивных литераторов «Группа-47» не посоветовали попробовать силы в прозе, не слыхать нам «Жестяного барабана», не играть в «Кота и мышь», не ползти по страницам «Дневника улитки». А ведь Грассу удалось то, что не смогли сделать другие немецкие писатели: кто-то пытался убежать в дебри психологических изысков, кое-кому повезло найти нишу изысканных «бисерных игр». Гюнтер Грасс писал притчево, но очень прозрачно и понятно.

Грасс — это почти всегда забота о жертвах. Жертвы — это немцы, пусть это никому не покажется странным или кощунственным. Да, немцы — такие же жертвы войны, как украинцы или киприоты. «Данцигская трилогия» для Грасса — рассказ о немецких жертвах: город после войны отошел к Польше, стал Гданьском, а вот для Грасса остался Данцигом (жертвой).

Он и в левые подался, ибо нашел в государстве немецкого процветания тех, кому плохо. Грасс как-то предложил создать новый тип профессионального объединения — профсоюз европейских… безработных. «Арбайтлос» — они ведь тоже жертвы. А все европейцы — жертвы просвещенческого неолиберализма, породившего двух монстров — капитализм и социализм. Оба они, по мнению Грасса, друг друга стоят, морды имеют звериные, нахраписты не в меру, а также забюрократизированы по-левиафановски. Пока жив был реальный социализм, Гюнтер Грасс принадлежал к социал-демократам. Напомню — по определению Ленина, «предателям рабочего класса». Однако левизна Грасса была весьма относительной: он критиковал Бертольда Брехта за его моральный релятивизм во время рабочего восстания в Восточном Берлине в 1953-м, также за то, что драматург закрывал глаза на преследование диссидентов, а в эпоху маккартизма в Америке «повелся» просто как оппортунист.

Среди жертв, сочувствием к которым прославился Гюнтер Грасс, «меньшинства», обычно описываемые только в специальной медицинской литературе. В свое время министр здравоохранения федеральной земли Гессен возмущенно предлагал запретить роман «Кот и мышь» из-за натуралистической сцены детского онанизма. Но — пронесло: общественность вступилась. Ибо Грасс к тому времени уже почитался «совестью нации».

Именно так: последний в XX веке лауреат Нобелевской премии, получивший награду «за то, что его игривые и мрачные притчи освещают забытый образ истории» (из вердикта шведских академиков), все и всех рассматривал по-своему, по-грассовски. Его любили за то, что он не был эмигрантом, приехавшим в послевоенную разоренную страну из сытой Америки или жутко бедной России в обозе оккупационных войск. Любили за то, что он воевал, был ранен, выжил, войну возненавидел. Немцам война, очевидно, сильно надоела, она засела в их сердцах как грассовский осколок гранаты «величиной с боб» (из интервью). Любили за парадоксальность и откровенность. Кто до романа «Мудрый краб» осмелился писать о немцах, как об агнцах, ведомых на заклание? А Гюнтер Грасс осмелился. Рассказал о немцах, бежавших от Красной Армии. О корабле «Вильгельм Густлов», торпедированном в январе 1945-го. Для наших военных историков торпедный удар по этому круизному теплоходу, превращенному сначала в учебную базу флота, а потом — в плавучий госпиталь — это легендарный подвиг Александра Маринеско. И спорить нечего: знаменитый был подводник… но вот те девять тысяч человек, половина из которых — раненые, женщины, дети, старики (гражданские беженцы из Данцига) — они-то безусловные жертвы. И Грасс пишет о своих — не для того, чтобы не знали, что в Бабьем Яру убили 150 тысяч евреев. А чтобы напомнить: совесть — это для всех (немцы — тоже жертвы). И вот эта совесть немцев вдруг начала гнить на глазах…

О национальной
гордости des deutchen volkes

О том, что Гюнтер Грасс служил в СС, знал только он. А также — почти доказано — несколько чинов из штази, восточногерманской охранки. Он молчал, потому что было стыдно. Они молчали, ибо их устраивал эпатажно-совестливый западный писатель, обличитель глобальных язв империализма.

Как-то Грасс выдал такую идею, что комедия и трагедия вовсе не аннигилируют при столкновении. Просто между ними проходит черта. Нобелевский лауреат Гюнтер Грасс стал немецкой национальной гордостью за его трагедийно-очистительное отношение к немецкой истории современности. Немцев писатель сравнивает с мальчиком, которого отец воспитывает авторитарно. Дитя сидит у папаши на плечах и просит снять (папа, пописать!). Отец же, увлеченный окружающей кутерьмой (а дело происходит на антивоенном митинге, где социал-демократ Карл Либкнехт призывает воткнуть штыки в землю), на ребенка внимания не обращает. Кончается все мокрой рубахой родителя. Мальчика снимают с плеч, задают хорошую трепку — житейская, словом, история. Дитя вырастает. А когда начинается война, кричит «хайль!» и с придыханием втыкает штык в живот французу, британцу, русскому. Такая вот «немецкая история». Кстати, Грасс в 1990-м, через год после объединения Германии, высказывался против эпохального события — по той причине, что боялся возрождения имперского духа. А также весьма выразительно поплевывал в сторону интеллектуалов. Аргумент у него был такой: Геббельс — знаете ли, тоже был образованным человеком. После этого принадлежность к элите уже не кажется признаком качественности…

Грасс много размышлял о национальной гордости немецкой нации. Если гордиться Бетховеном, Шлиманом, Либкнехтом… Грассом, то немецкая нация может выставить список поистине бесконечный. Вот только перечень разыскиваемых трибуналами за военные преступления немцев выйдет не менее длинный. Немцы могут гордиться тем, что они свободны, говорит Грасс. Но свободу эту они не завоевали и не создали. Не взлелеяли и не вырастили. Свободу им принесли — этим немцы, говорит Грасс, отличаются от других народов.

Немцы гордились Грассом. А он заставил их плакать — возможно, последний раз в жизни. Когда-то он писал, что в конце войны был всего лишь «17-летним кретином». Однако — кретином из ваффен-СС: вот в чем отличие от таких же жертв войны. СС объявлена Нюрнбергским трибуналом преступной организацией, за некоторыми нацистскими преступниками охота идет и по сей день… а кто знает, что совершил Гюнтер Грасс, солдат 10-й танковой дивизии СС? Хотя ни один судья — даже из тех, из морализаторов — не смог вменить писателю в вину что-либо конкретное. Воевал — но преступник ли он?

Он сказал все… Как ему кажется — все. Сказал главное — возможно, я не жертва, а преступник. Не знаю, сказал. Разберитесь сами. От такой откровенности многие опешили. Первой реакцией было почти всеобщее отвращение-отторжение. Биограф Грасса, не знавший об эсэсовском прошлом и писавший о «немецкой гордости», заявил, что чувствует себя обманутым. Лех Валенса, тоже Нобелевский лауреат, предложил Гюнтеру Грассу добровольно отказаться от звания почетного жителя Гданьска. Правда, Нобелевский комитет сказал, что обратно премии не принимает и лишать их никого не собирается. Главный же эффект признания — в том, что ментор оказался, по правде говоря, почти преступником…

Так что же сделал Гюнтер Грасс? Если его признание — катарсис, то не поздновато ли? Мемуары, названные «Очищая луковую шелуху», появились на свет тогда, когда писатель уже все свое в этой жизни получил. Достиг возраста, когда может себе позволить «разевать рот» — есть такое немецкое выражение. Означает, что человека любят за сделанное и сказанное настолько, что все, что будет им сделано и сказано в дальнейшем, уже значения не имеет. Гюнтера Грасса даже нашлось кому оправдать: в его пользу высказался несчастненький Салман Рушди, еще один «откровенец». Сказала эта совесть иранской нации, что истина, жизненная правда — uber alles, прежде всего то есть. Так что Грасс — молодец! И читатель поддержал — «длинной еврой»: полтораста тысяч экземпляров романа разошлись в момент.

А что — неплохой маркетинговый прием: на книжной выставке во Франкфурте-на-Майне Грасс танцевал, чтобы привлечь читателей. Нашлись даже такие циники, которые объявили: если бы Гюнтер Грасс не сознался в своем прошлом сегодня, то завтра об этом знали бы все. Дело-то в том, что очень скоро планировалось раскрыть архивы штази — а там списки эсэсманов, военные архивы ваффен-СС. Один историк, из тех, которые много пишут о безумстве Гитлера и фанатизме Геббельса, мрачно намекнул: мол, Грасс молчал, ибо с графой «служил в СС» Нобелевской премии ему было бы не видать. Даже несмотря на то, что он — совесть и гордость.

…Может, все же он кинул этот камень в себя? Ведь жить с такими воспоминаниями нелегко, никакая совесть не выдержит…