Змеелов

Судьба подарила мне две встречи — в августе 1991 года в Киеве и осенью 1994 года в Израиле — с человеком, который лично расследовал дело Адольфа Эйхмана, главного палача еврейского народа в годы Второй мировой войны. Михаэл Гилад во время нашего знакомства был одним из генеральных директоров Еврейского агентства «Сохнут». Человек-легенда… Пять лагерей… Два года с Эйхманом. Свой номер на руке — 161 135 — он считает счастливым. С него и начали разговор.

Номер на запястье вашей руки — лагерный?


— Да, память об Освенциме. Номеру этому суждено было сыграть в моей судьбе особую роль. Аушвиц (Освенцим) — мой пятый лагерь. Тут надо сказать, что родом я из польской Силезии, из Катовице — города, где евреи в семье обычно говорили на немецком. Это язык моего детства. Идиш я выучил уже в лагерях. На лето мы с мамой нередко отправлялись к деду — он жил в маленьком местечке под Перемышлем. Туда же мы бежали всей семьей в начале Второй мировой войны. Гетто… Первые акции. Рабочий лагерь, лагерь Касерна, Перемышль, Шебня. Это были очень страшные лагеря.


Расскажите о сопротивлении в лагерях.


— Сопротивление… Восстание в Варшавском гетто, в Сабиборе, Треблинке… А просто выжить? Остаться человеком?.. Разве само это не было сопротивлением? Впрочем, многое зависело от случая, от фатума, судьбы…

В Освенцим — это случилось 3 сентября 1943 года — мы попали с моим другом детства. До этого прошли с ним не одну «селекцию». Моего друга, когда нас выстроили на этот раз, направили налево — на смерть, в крематорий, меня — направо, в бараки. Повезло… Летом 1944 года начали прибывать транспорты из Венгрии. Как-то ко мне на нары подсел новенький. Стал почему-то пристально рассматривать мой номер. И вдруг сказал: «Ты будешь жить!» — «Почему ты так считаешь? Разве возможно выжить в этом аду? Мы ведь здесь служим смерти. Ей, а не жизни». «А я говорю: будешь жить. Взгляни на свой номер. Подсчитай, сколько получится, если сложить все цифры», — сказал он. Я еще больше удивился, но все же стал складывать в уме: 1 + 6 + 1 + 1 + 3 + 5 — 17! «А сколько тебе лет?» — спросил он. «Тоже семнадцать», — отвечаю. «Вот видишь, по законам каббалы семнадцать — число жизни», — услышал в ответ.

Больше я его не видел. Не знаю, был ли тот человек действительно силен в магических числах, тайнах каббалы. Или он просто хотел подбодрить, вдохнуть надежду. Но каждый раз, когда становилось невмоготу, я вспоминал своего странного собеседника, счастливый номер — и мрак расступался, воскресала надежда.

В январе 1945 года мы услышали кононаду приближающегося боя. Нас вывели за ворота, построили в колонну. В суматохе я и еще двое выскользнули из нее, залегли в канаве, а вечером забрались в крестьянскую стодолу. Всегда с благодарностью вспоминаю село, хозяев дома, простых польских женщин — мать и дочь. Рискуя жизнью, они приносили нам хлеб, молоко. Так продолжалось несколько дней, пока не появились первые красноармейцы.


Как же сложилась дальше ваша судьба?


— Мне хотелось поскорее влиться в армию. В СМЕРШЕ старший лейтенант с красными, как у кролика, от бессонницы глазами мне не поверил. Несмотря на мой вес в 45 килограммов и лагерный номер, посчитал: коль живой, владеет свободно немецким — значит, фашистский агент. Спас случай в лице полковника контрразведки, еврея. Я рассказал ему о себе, своей семье, моем детстве, о субботах в нашем доме, о гетто, лагерях, о гибели всех моих родных. И он поверил.

Воевал танкистом. Был ранен. Потом — послевоенная Польша, погром в 1946 году в Кельце, послуживший толчком к эмиграции многих чудом уцелевших евреев. Я выбрал Палестину. Нас было 1400 человек. Парни и девушки из молодежных сионистских организаций. Мы отправились морем, где нас перехватил английский сторожевой корабль. Привезли в Хайфу, а оттуда — на остров Кипр, в английский концентрационный лагерь на долгие полтора года. Это был мой шестой лагерь. В Израиль я попал лишь после провозглашения государства осенью 1948 года. Поступил в полицию, учился. В 1963 году мне предложили выехать на два года в Латинскую Америку. Два года растянулись еще на два, а потом еще на два, и еще… Кроме основной своей работы я занимался делом, которое считал крайне важным. Южная Америка, в частности Аргентина, стала к тому времени настоящим раем для скрывающихся от правосудия нацистских преступников. С фальшивыми паспортами, фальшивой внешностью — после пластических операций — вчерашние палачи, коменданты, надзиратели лагерей становились респектабельными бизнесменами, агентами разных фирм, компаний, владельцами фазенд. И я включился в охоту за этими оборотнями. Мне, в частности, удалось выйти на след моего старого знакомого — бывшего коменданта Перемышльского лагеря. Однако тогда он сумел скрыться.

Но все это было потом, а до этого был Эйхман. В начале 60-х он, выслеженный и схваченный в Аргентине, наконец, оказался в руках правосудия. В Израиле была создана специальная группа 006, в которую вошли восемь офицеров, отлично владеющих немецким. Среди них оказался и я. Наша группа подбирала и готовила документы к процессу, вела во время следствия допросы.


Где это происходило?


— До суда — на территории кибуца «Лябур» вблизи Хайфы. Местонахождение Эйхмана тогда было строго засекречено. Моя семья, даже самые близкие люди не знали, чем я занимался в течение этих долгих месяцев.


Чем была вызвана такая секретность?


— С самого начала мы знали о готовящихся планах освобождения Эйхмана. Этим занимался Скорцени — генерал-лейтенант СС. Тот самый, который в 1943 году по личному приказу Гитлера выкрал Муссолини. Но и наши службы не дремали. На случай возможного нападения появились зенитные пушки. Была усилена охрана тюрьмы, особенно внешняя. Даже нас, сотрудников прокуратуры с постоянными пропусками, каждый раз проверяли.


Надо полагать, кто-то стоял за спиной Скорцени?


— Безусловно. Существовал и существует международный центр наци, этакий фашистский интернационал. Такие организации, группы под разными вывесками имеются и по сей день в самой Германии, в Аргентине, во Франции, с недавних пор — в России. У этих людей, несомненно, есть доступ к золоту, награбленному гитлеровской Германией. Они по-прежнему ненавидят евреев, не расстаются с планами полного уничтожения еврейского народа. Активно поддерживают «Хамас», другие экстремистские организации, группы в арабском мире. Связь тут, надо сказать, и обратная. В Германии как-то начала выходить неофашистская газета «Национал-Солдат Цайтунг». Финансировалась она, как потом выяснилось, нефтяным концерном одной из арабских стран. А старший сын Эйхмана — Хорст руководил долгое время одной из влиятельнейших фашистских групп в Аргентине.


Существует ли координирующий центр в глобальном, мировом масштабе?


— Не исключено. Фашизм — стоглавая гидра, у которой отрубленные головы, увы, отрастают. Вирус фашизма не знает границ, он интернационален, приживается всюду, где для этого возникают условия, вызревает почва: великодержавные амбиции, чувство превосходства над другими народами, нациями, экономический кризис, безработица, общее недовольство. И тогда дело только за очередным вождем, фюрером.

…В шестидесятые годы Гилад в Южной Америке, как уже было сказано, напал было на след одного из своих мучителей. Бывший комендант лагеря в Перемышле генерал-лейтенант СС Франц-Йозеф Швамбергер жил тогда в Ла-Плате — небольшом городке в 60 километрах от Буэнос-Айреса. Не без помощи аргентинской полиции палачу удалось, однако, улизнуть. Аргентина, Перу, Канада, снова Аргентина. В 1992 году Швамбергера наконец судили в Штутгарте. Он получил пожизненное заключение. Михаэль Гилад был одним из свидетелей на этом суде. «У меня нет и не было потребности в личной мести. Мои счеты с ним, как, впрочем, и с Эйхманом, общечеловеческие, не личные».

…С Михаэлем Гиладом мы провели вместе много часов в его иерусалимском и тель-авивском офисах, в Геватаиме, предместье Тель-Авива, в уютной квартире, украшенной картинами, экзотическими масками, камнями-самоцветами, фотографиями (память о большом сафари в Южной Америке).

Судя по его рассказам, охота за военными преступниками порой напоминала охоту на змей. Чем изощренней прятались, чем глубже забивались в норы бывшие коменданты лагерей, медики — не выдуманные, а настоящие убийцы в белых халатах, проводившие опыты над живыми людьми, — палачи и оберпалачи, тем чаще, не повторяясь, приходилось прибегать к разным приемам, провоцирующим выползание «двуногих гадов» на свет. То появлялись заметки в местной прессе о них, то наоборот — создавалась вокруг подозреваемых лиц усыпляющая бдительность зона спокойствия.

Так было и с Эйхманом, когда он со своим семейством (жена, четверо сыновей) перебирался в Буэнос-Айрес из Чикабоко на улицу Гарибальди. Первая информация поступила от старого еврея по имени Герман Лотер. Опознание, тайное фотографирование уже были делом техники. Группа захвата — друзья-побратимы Гилада по оружию, «змееловы» из отдела Шабак (общая служба безопасности при Мосаде — израильской разведке), среди которых был и Цви Аарони, выследили Эйхмана среди белого дня на одной из улиц аргентинской столицы, похитили его и тайно вывезли в Израиль на специально присланном самолете. И тут наступил черед Гилада.

Это был Поединок. Долгие два года до суда и после, до самой казни Эйхмана Гилад по долгу службы почти ежедневно общался с ним. Две противоположности. Узник лагерей и глава 4-го (еврейского) отдела гестапо, особый уполномоченный Гиммлера по «окончательному решению еврейского вопроса».


Какие чувства человек с лагерным номером, а затем охотник за нацистскими военными преступниками испытывал, почти ежедневно общаясь с оберпалачом?


— С самого начала мы придерживались правила, что отношение к подследственному должно быть предельно корректным. Во время допроса никто из нас не позволял себе даже повысить голос. Наш «объект», надо сказать, оказался крепким орешком. По его словам, он действительно был на пятом месте (после Гитлера, Гиммлера, Гейдриха, Кальтенбруннера) в иерархии лиц, занимающихся в рейхе «еврейским вопросом», но только лишь исполнителем, заурядным чиновником; приказы о депортации, массовых акциях отдавали другие. Сам он участия в акциях не принимал. Ответы Эйхман порой подкреплял ссылками на Тору. Изучение основ иудаизма, оказывается, тоже входило в курс подготовки, точнее, самоподготовки к тому, что стало главным делом его жизни.

Из следственных материалов я знал, что Эйхман посещал Освенцим именно в то время, когда я был заключенным этого лагеря, одного из самых отлаженных конвейеров смерти. Но, участвуя в допросах, я и словом не обмолвился об этом. Больше того, как это ни странно, я не испытывал личной ненависти к человеку в тщательно отутюженном, несколько старомодном костюме, которого легко можно было принять за бухгалтера или за провинциального учителя.

Постепенно мною все больше овладевало острое любопытство, желание понять, что превратило заурядного бюргера, обывателя в убийцу миллионов? Убийцу особого рода, выполнявшего свое кровавое дело за письменным столом и лишь изредка расправлявшегося собственноручно. Как было отмечено в речи израильского прокурора, следствию удалось достоверно установить лишь один случай, когда Эйхман избил до смерти еврейского мальчика, посмевшего красть вишни в саду его виллы в Будапеште. Но слово именно этого, как он себя аттестовал, «мягкосердечного интеллигента» приводило в действие газовые камеры, его телефонные распоряжения и подписи означали смертный приговор для массы людей.

В первые дни он ждал пыток, казни без суда. Затем понял, что процесс обязательно состоится, что нас, ведущих допросы, бояться нечего. Камера, в которой содержался Эйхман, по бытовым удобствам мало чем отличалась от комнат, предоставленных нам. Он ел ту же пищу, получая к обеду положенные три куска хлеба. Как-то спросил: обязательно ли ему съедать все три куска. Он привык, дескать, к другому рациону. К тому же крошки хлеба попадают под коронку и доставляют определенные неудобства. Ему объяснили, что это его личное дело. Пусть съедает столько хлеба, сколько хочет и может. Этот, казалось бы, малозначительный эпизод стал для меня еще одним ключиком к его характеру. Эйхман хотел даже в таких мелочах убедить нас в том, что он — человек приказа, всегда только исполнитель.

Другой эпизод. На процессе в качестве документов обвинения демонстрировались хроникальные фильмы о массовом уничтожении евреев. Эти фильмы мы должны были показать Эйхману за два-три дня до их демонстрации на процессе. Когда сказали ему об этом, он спросил, будут ли присутствовать журналисты. Получив утвердительный ответ, потребовал, чтобы ему принесли галстук. Фильмы о газовых камерах, крематориях, фильмы, которые нельзя было смотреть без содрогания, и… галстук. Поразительное сочетание.

Еще один штрих к портрету. Осенью 1941-го Эйхман оказался в Каменец-Подольском, где лично наблюдал за работой айнзацкоманды. За несколько часов были расстреляны 11 тысяч евреев. В письме Гиммлеру он сообщает, что «это было ужасно», что чувствует себя больным от криков, стонов, от дышащей могилы, от земли, вздымающейся над еще живыми, от «гейзеров крови», и сетует: «Психика такое не может выдержать». Жалеет палачей, эсэсовцев из зондеркоманды: «Наши люди превратятся в садистов». Убийства путем расстрела не удовлетворяют его. Именно после этой инспекционной поездки Эйхман и его подручные стали искать более «гуманные» методы массового умерщвления, оберегающие убийц от психических стрессов («надо подумать и об их душевном здоровье»). И появились душегубки, газовые камеры. Он лично осматривал аппаратуру, заглядывал в «глазок», инструктировал, как и насколько увеличить пропускную способность газовых камер.


Неужели Эйхман не замечал лагерного номера на вашей руке? Ни разу с вами не говорил как с лагерным узником, ни о чем не спрашивал?


— Никогда! К тому же мы редко оставались наедине. При допросах, которые я вел, обычно присутствовали два-три высших офицера. Но однажды мы остались вдвоем в комнате, где велось следствие. Эйхман сел напротив меня. И тут я заметил на столе слой пыли. Пыль пепельного цвета. Пыль — пепел. Я сделал то, что было запрещено инструкцией. Велел привести стол в порядок. Эйхман взглянул мне в глаза и рукавом пиджака принялся вытирать пыль. Я сидел и молчал. Это была за все долгие месяцы общения с ним моя единственная личная месть. Пыль и пепел…

Суд приговорил Адольфа Эйхмана к смертной казни через повешение. Но в Израиле смертная казнь не применялась. У нас не было, и, надеюсь, не будет профессиональных палачей. Решение, однако, было найдено. В ночь накануне казни (30 мая 1962 года) меня и еще одного офицера полиции вызвали и объявили, что мы назначены свидетелями и наблюдателями. Присутствовали журналисты, священник. В одиннадцать часов Эйхмана вывели из камеры и объявили ему приговор. Он попросил бутылку вина. И хотя вино на него в какой-то степени подействовало, я увидел в нем страх. Страх перед смертью. Мизинец правой руки у него дрожал.

Эшафот. Эйхман отгорожен от двух исполнителей щитом. На щите — две кнопки. Только одна из них приводила в движение доску, закрывающую люк. Комендант тюрьмы отдал приказ, двое нажали кнопки. Ни один из них так и не узнал, чья кнопка свершила правосудие. Я должен был подтвердить — и это было зафиксировано в протоколе, — что казнен действительно Эйхман. Затем его вынесли во двор, где стояла специально для этого сконструированная печь: одноразовый крематорий для одного человека. Понадобилось два часа, чтобы то, что называлось Эйхманом, превратилось в горсточку пепла. В этот момент что-то вспыхнуло в моей памяти: я увидел Освенцим в канун моего побега. Смерзшуюся огромную гору человеческого пепла, припорошенную снегом. Сопоставил эту горсточку и ту гору — и впервые за все время общения с Эйхманом, моим палачом и палачом миллионов, заплакал. Это было в Рамле, во внутреннем дворике тюрьмы. Между Тель-Авивом и Иерусалимом.

Взяв урну, мы с комендантом тюрьмы в сопровождении солдат отправились в порт. На военном катере вышли в открытое море — в заранее назначенный квадрат. И в шести милях от берега высыпали пепел…

Беседовал Борис Хандрос

54321
(Всего 0, Балл 0 из 5)
Facebook
LinkedIn
Twitter
Telegram
WhatsApp

При полном или частичном использовании материалов сайта, ссылка на «Версии.com» обязательна.

Всі інформаційні повідомлення, що розміщені на цьому сайті із посиланням на агентство «Інтерфакс-Україна», не підлягають подальшому відтворенню та/чи розповсюдженню в будь-якій формі, інакше як з письмового дозволу агентства «Інтерфакс-Україна

Напишите нам