В середине восьмидесятых в военном училище, в котором я учился, периодически проводились занятия на тему «выполнение интернационального долга в Афганистане». Однажды на одном таком мероприятии перед нами выступал седой и пьяный капитан, рассказывавший об опыте афганской кампании. Рассказ был довольно унылым до того момента, когда капитан от общих фраз вдруг перешел к реальной истории. Группу моджахедов окружили в каком-то селении, и те, пытаясь прорваться, пустили впереди себя женщин и детей. Капитан понял, что сказал что-то не то, и замолчал. Но начались вопросы: мол, что дальше-то было? «Что-что. Никто, в общем, не вышел». О принципах антитеррора размышляет «Киевский ТелеграфЪ».
Когда тебя заставляют перешагнуть через некоторые фундаментальные принципы культуры, есть два выхода — либо исчезнуть (умереть, замкнуться в обществе себе подобных и т. д.), либо стать на позиции культуры, которая это с тобой проделала. «Афганский синдром» заключался преимущественно в том, что ветераны войны хотели продолжать воевать. Они становились бандитами, охранниками и милиционерами, им нужен был конфликт. Они становились моджахедами.
Язык террора
Один из главных выводов, который можно сделать из теракта в Москве, очевиден — следующие акции будут более жестокими и бессмысленными. Действительно, все теракты последнего времени носят либо характер боевых действий (прямая атака на граждан), либо неких «культурных» акций (11 сентября, «Норд-ост»). Требований никаких не выдвигается. Все чаще исполнителями являются террористы-смертники.
Поскольку инициатива принадлежит им, то держать широкий оборонительный фронт, ожидая нападений с любой стороны, становится все труднее и дороже. В следующий раз чеченцы не станут носить камуфляж, будут дежурить посменно в противогазах, ждать меньше, хотеть больше, действовать решительнее. Все это происходит потому, что, как мне представляется, всемирный террор не получает адекватного ответа. Вернее, террористы его не понимают (а часто такой ответ и является их целью), поскольку отвечают им на другом языке. С террористами до сих пор говорят на языке политики, тогда как современный язык террора — это язык культуры.
На мой взгляд, именно в этом и состоит главный урок «Норд-оста». К сожалению, большинство политиков в реакции на эти события следуют привычным стереотипам. Президент России Владимир Путин заявляет о существовании заговора, планировавшегося в международных террористических «центрах», ЕС опять начинает разговоры о «мирном решении чеченской проблемы». Все идет, как раньше, хотя мир изменился.
Мало кто заметил эти изменения, о чем лишний раз свидетельствует поведение некоторых западных и не очень западных политиков и правительств. Кое-где чеченских боевиков по-прежнему считают «борцами за независимость». Кое-где по-прежнему уверены, что вывод российских войск и независимость Чечни способны сейчас решить проблему. Между тем после шоу бараевских боевиков, которые непонятно чего хотели, совершенно очевидно, что между ними и «Аль-Каидой» никакой разницы нет. Точнее говоря, и те и другие живут, действуют по законам культурной войны и сражаются на одной стороне. Чеченцам сильно повезло, что они имеют некую квазигосударственную форму организации (республика в составе России), что позволяет им переводить проблему из культурной плоскости в политическую. Эта деятельность радостно приветствуется политиками на Западе, которые не понимают либо не хотят понимать, что происходит на самом деле. В результате Чечня стала одним из объектов бессмысленных политических игр между Россией и Западом. По-моему, после «Норд-оста» стало совершенно очевидно, что в этих играх проигрывают обе стороны.
Многие на Западе считают деятельность федералов в Чечне агрессией. Но точно так же значительная (если не большая) часть мусульман считает само существование Запада агрессией против себя. Мусульмане уверены, что Запад ведет с ними войну, за «жертвы» которой ловко «отомстил» бен Ладен.
Если бы такой уверенности не было, то не было бы и массовых народных гуляний в мусульманских странах 11 сентября 2001 года. Интересно, что «духовные лидеры ислама» в своей риторике используют именно этот, изобретенный, если не ошибаюсь, Хантингтоном термин — «культурная война». Для очень многих на Востоке нет разницы между российским солдатом и работником Кока-Колы.
Язык культуры
Алексей Попов в статье «Заложники демократии» совершенно справедливо отмечает: бомбисты и карбонарии XIX века заложников не захватывали. Это было бессмысленно, поскольку государства того времени не декларировали ценности жизни каждого отдельного человека. Нынешний терроризм направлен именно на эту базовую для современного общества культурную доминанту — ответственность государства перед каждым гражданином. «Культурность» этой тактики состоит в том, что традиционными в случаях террора мерами государства являются «меры безопасности». Последние в подавляющем большинстве состоят в предоставлении государству права действовать не в рамках процедуры, а по собственному усмотрению. Таким образом, государство становится все менее ответственным, культурная основа демократии размывается, и мы постепенно превращаемся в чеченских террористов. Сбор отпечатков пальцев всех наличествующих в Москве чеченцев и решение высших судебных инстанций Великобритании разрешить задержание по подозрению в террористической деятельности без санкции суда на самом деле — явления одного порядка. И то и другое крайне желанно для победы дела терроризма во всем мире. Конечно, мне могут возразить, что на кратком отрезке времени такие меры необходимы, но, на мой взгляд, пока они не уравновешены адекватным культурным ответом, от них будет больше вреда, чем пользы.
Возможный ответ
Итак, для того, чтобы победить терроризм, цивилизованный мир должен вступить с ним в войну на его территории, т. е. на территории культуры. Военные и политические акции могут играть лишь вспомогательную роль. Цель такой культурной войны состоит в том, чтобы сделать сам метод террора бессмысленным. Разумеется, эта война требует определенных жертв и, прежде всего, жертв в представлениях о действительности. Требует она и отказа государств и правительств от соблазна использовать проблему террора в узких внешне- или внутреннеполитических целях.
Мне кажется, что сейчас невозможно придумать сколько-нибудь эффективную формулу культурного ответа. Такой ответ может возникнуть только после того, как все участники «боевых действий» с «нашей» стороны начнут придерживаться неких общих принципов. Этими принципами могут быть следующие посылы.
1. Все террористические акты равны и представляют равную опасность. Не бывает «больших» и «маленьких» терактов.
2. Любой теракт несет угрозу всем цивилизованным странам. Терроризм не бывает «национальным» и «международным».
3. Целью теракта является теракт.
4. Авторы и заказчики терактов представляют только технический интерес для спецслужб. Политического значения они не имеют.
5. У террористов нет национальности.
6. У заложников нет национальности.
7. Требования террористов не имеют значения. Озвучивание этих требований нежелательно.
8. Государство не вступает в переговоры с террористами.
9. Государство относится к атакам террористов как к стихийному бедствию. Оно предпринимает все меры для спасения людей, но не воспринимает террористов в качестве субъектов. Они должны восприниматься лишь в качестве источника неприятностей.
Крайне желательно, чтобы эти принципы были провозглашены и зафиксированы в некоем международном договоре, который был бы потом ратифицирован его участниками в качестве национального закона. Особенно важно, чтобы документ содержал в себе общие определения терроризма, требования к судебной процедуре по обвинению в терроризме и, возможно, определял бы наказания. Только таким образом террористическому «интернационалу» может быть противопоставлен цивилизованный интернационал.
Возможно, многое здесь покажется чересчур жестким, но я не вижу другого выхода. Переговоры с террористами и, тем более, уступки им, возможно, и спасут некоторых заложников, но наверняка гарантируют повторение терактов, а значит, новые и новые жертвы.
Терроризм и Украина
Пока террор угрожает Украине только на уровне психически ненормальных субъектов. У нас, собственно, нечего терроризировать. Мы пока находимся на догосударственном, трайбалистском уровне, о чем, кстати, лишний раз свидетельствует реакция на события в Москве. Многие комментарии сводились лишь к тому, как спасти «своих», а депутаты-националисты, посетившие Москву, похоже, всерьез обиделись на то, что им не позволили вести там сепаратные переговоры (я не беру в расчет ценность всех этих действий в качестве пиара, поскольку в данном случае это не имеет значения). И вообще, в тоне многих комментариев ощущается откровенное разочарование относительным (по сравнению с другими акциями такого рода) успехом операции и недостаточно большим количеством жертв. В общем, мы мало чем отличаемся от моджахедов, и поэтому у нас пока нет террора. Справедливости ради следует отметить, что и в России моджахед — главное действующее лицо, но ей просто не повезло с Чечней. Чеченский моджахед все-таки будет покруче российского, между ними есть небольшой культурный зазор, поэтому Россия и стала объектом террористических атак. Правда, получив «привилегию» богатых стран в виде террора, РФ получает дополнительный стимул в стремлении стать действительно богатой страной. Наш выбор хуже — избежать террора можно лишь с помощью вечного прозябания. Думаю, такая перспектива никого не устраивает, поэтому к будущему, со всеми его неприятностями, желательно все-таки готовиться заранее и извлекать уроки из чужих, а не своих ошибок.