Сталин с нашего двора

В своем тбилисском детстве я видел сталиных почти каждый день. А с некоторыми из них был знаком лично. Как, например, с нашим дворником дядюшкой Габо, или, как мы его называли по-грузински, Габо-бидза. Его дворницкая находилась во дворе нашего дома номер 10 по улице, которая сначала называлась Могилевская, а потом Ленинградская. Особенностью жилища дядюшки Габо было то, что пол дворницкой находился вровень с асфальтовым покрытием двора. Там даже порога не было.

Поэтому когда мы, дворовые мальчишки, играли в футбол, мяч очень часто вкатывался, а иногда и влетал в открытые двери каморки дядюшки Габо.

Сам он в это время дня, как правило, величественно сидел в тени у открытой двери дворницкой с видом мыслителя, уставшего от земной суеты. Грузный, морщинистый и усатый дядюшка Габо был монументален, гипнотически невозмутим и подавляюще немногословен. Мяч, исчезнувший в полумраке его скромной комнатенки, не производил на него ровно никакого впечатления. Он даже не провожал его взглядом. Именно поэтому необходимость вызволить мяч повергала нас в состояние, близкое к суеверному ужасу. Ибо мы знали, какое трудное испытание нас ждет.

Мы долго препирались, пытаясь свалить друг на друга ведение переговоров с дядюшкой Габо. Тот, на кого падал жребий, нехотя брел к сидящему дворнику и начинал ныть:

– Габо-бидза, мячик можно взять?

Дядюшка Габо со вкусом выдерживал нечеловечески длинную паузу и, не глядя на парламентера, произносил:

– Какой мяч?

Наш несчастный товарищ растерянно начинал объяснять ему, что, мол, мы – Шалико, Гиви, Рубенчик, Арчил и другие – играли в футбол, кто-то нечаянно по мячу так ударил, что тот от лестницы отскочил и в дворницкую закатился, нам дальше играть надо, можно мяч забрать?, мы будем по нему аккуратнее бить…

Спустя полминуты дядюшка Габо равнодушно интересовался:

– Ты чей?

– Я сын Автандила Георгиевича с третьего этажа, мою маму Натэла зовут…

Длинная пауза.

– Родителей слушаться надо…

– Да, Габо-бидза…

Тут дядюшка Габо величественно затягивался папиросой.

– В школу ходишь?

– Да, Габо-бидза…

Пауза.

– Математику любишь?

– Очень люблю, Габо-бидза, – лгал во спасение парламентер, отчаянно пытающийся разгадать намерения властителя двора.

Длинная-предлинная пауза и – приговор:

– Иди, бери мяч…

Впрочем, в некоторых не поддававшихся прецедентной логике случаях после столь же обстоятельного диалога дядюшка Габо, напротив, молча вставал со стула и исчезал в дворницкой, хлопнув за собой дверью. А на следующий день он отдавал мяч кому-нибудь из наших родителей.

Такая стилистика поведения была, разумеется, свойственна далеко не всем тбилисцам. Она обнаруживалась главным образом у тех же дворников, чистильщиков обуви, сапожников, сторожей, карикатурно напоминая манеру поведения кинематографического Сталина из фильма «Падение Берлина».

Хотя, скорее всего, это Иосиф Виссарионович виртуозно подражал своим соотечественникам, зная о гипнотическом воздействии их медлительной загадочности на простодушных людей.

В самой Грузии, да, пожалуй, и на всем Кавказе эта театральная многозначительность местных дворников и сапожников никого, кроме детей, не обманывала. Но вот в России именно с ее помощью недоучке-семинаристу удалось загипнотизировать детское сознание рабоче-крестьянских масс, а точнее крестьянско-рабочих масс, и заставить их поверить в свое мифическое величие и всесилие. Впрочем, справедливости ради надо сказать, что
«чудесный грузин» сумел загипнотизировать даже самого Владимира Ильича, который слишком поздно понял, что за степенной многозначительностью Сталина скрывается патологически жестокий властолюбец.

Но Ульянов-Ленин вряд ли был способен увидеть в Иосифе Джугашвили дорвавшегося до власти дядюшку Габо, мстящего своим подопечным за собственную посредственность, осознание которой вынуждало его постоянно подозревать их в заговорах.

Всякая дискуссия о роли Сталина в истории России бессмысленна, поскольку спорят не о реально существовавшем человеке, а о мифе, который был придуман самим Сталиным и который деформировал сознание и извратил систему ценностей большинства советских людей, а затем, увы, и россиян.

Те, кто и сегодня исступленно верят в то, что без Сталина мы проиграли бы войну, даже не подозревают, что оскорбляют прежде всего русский народ и те его качества, которые задолго до Великой Отечественной приносили русским военные победы во имя Родины, но уж никак не во имя очередного божка.

Те, кто и сегодня истово призывают товарища Сталина встать из гроба, чтобы железной рукой навести порядок в подъездах и на улицах, искоренить мздоимство, алкоголизм, преступность и пр., даже не отдают себе отчета в том, что сами они полностью утратили элементарное человеческое достоинство, запрещающее любому уважающему себя человеку вымаливать у власти регулярную порку.

Те, кто готов по-сталински пожертвовать возникшей впервые после 1917 года, пусть и призрачной, надеждой на внутреннее цивилизованное процветание России ради чисто эксгибиционистского удовольствия пугать мир ее окончательно проржавевшим величием, совершают преступление против своего же, столь горячо любимого ими на словах народа.

Ну а те, кто подобно гендиректору одного прикремлевского социологического центра услужливо пытается нахлобучить на того же Путина сталинскую фуражку, нахваливая его за то, что он, дескать, вернул российской власти «ее сакральный характер», цинично считают свой народ стадом баранов, готовых пойти на бойню за первым попавшимся козлом, которого поставили во главе этого стада.

Российское послереволюционное большинство, никогда ранее не имевшее возможности задуматься над своей судьбой, очень быстро поддалось магии примитивных лозунгов, где утверждение «Мы не рабы, рабы не мы» естественно уживалось с религиозно-просветленным всхлипом «О Сталине мудром, родном и любимом, прекрасную песню слагает народ». Смертная давка у Колонного зала в день похорон Иосифа Виссарионовича стала апофеозом того суеверно-истерического поклонения, которым он был окружен в России. И тем несчастным, которые в полуобморочном отчаянии ломились к гробу своего палача, даже в голову не могло прийти, что при его жизни в советской Грузии, да и вообще в советском Закавказье никто и никогда не воспринимал Сталина как всемогущего, непогрешимого и загадочного бога, со смертью которого кончается судьба страны и населяющих ее людей.

Нет, разумеется, там тоже и на днях рождения, и на свадьбах поднимали рога и бокалы за здоровье товарища Сталина. Но за него пили с веселым и сочувственным уважением, как за близкого родственника или давнего приятеля, сумевшего преуспеть настолько, что ему удалось подмять под себя «такую страну». «Это мог сделать только грузин», — гордо заканчивали они тосты во здравие знаменитого земляка под одобрительные возгласы присутствующих.

И если вспомнить дядюшку Габо, то, пожалуй, они были не так уж далеки от истины.

А когда в 1956 году после ХХ съезда КПСС, «разоблачившего культ личности Сталина», Россия впала в шоковое оцепенение, вновь переживая крушение привычного мира, в Грузии бурно негодовали. Разумеется, не по идеологическим соображениям, а потому, что какой-то Хрущев посмел принизить значимость их великого соотечественника. Единственными жертвами этого негодования стали крепко побитые армянские обитатели тбилисского квартала Авлабар и несколько поездов Москва – Ереван, которые приходили на ереванский вокзал с вдрызг разбитыми окнами.

Так что даже тризну по товарищу Сталину в «едином и могучем» Советском Союзе справляли в соответствии с особенностями национального характера.

И напоследок еще одно воспоминание детства, которое в сто тридцатую годовщину со дня рождения «чудесного грузина» очень уместно, как мне кажется, учит тому, что ирония является лучшим средством против кликушеского обожествления собственных палачей.

Семидесятую годовщину со дня рождения товарища Сталина в Тбилиси праздновали с кавказским размахом. На главных проспектах города, носивших – почти по Ильфу и Петрову – имена Руставели и Плеханова, деревья были опутаны гирляндами сиявших всю ночь разноцветных лампочек, а тбилисцы рассказывали друг другу анекдот, родившийся в эти дни.

Мол, прибрел в Тбилиси как раз во время этих празднеств крестьянин, впервые спустившийся в столицу из своего села, затерянного в горах. Дошел он до проспекта Руставели, увидел ярко горящие лампочки на ветвях деревьев и оторопел в недоумении. Снял с плеча хурджин (переметная сума), сдвинул папаху на лоб и долго размышлял, почесывая затылок. Наконец он облегченно вздохнул и восхищенно произнес: «Маладэц, Мичурин, нэ ажидал!».

А вообще-то, если говорить серьезно, еще одного культа личности, пусть даже скоморошного, Россия не переживет. Она сможет выжить только в том случае, если установит культ личностей в масштабе всего общества.

Борис Туманов

54321
(Всего 0, Балл 0 из 5)
Facebook
LinkedIn
Twitter
Telegram
WhatsApp

При полном или частичном использовании материалов сайта, ссылка на «Версии.com» обязательна.

Всі інформаційні повідомлення, що розміщені на цьому сайті із посиланням на агентство «Інтерфакс-Україна», не підлягають подальшому відтворенню та/чи розповсюдженню в будь-якій формі, інакше як з письмового дозволу агентства «Інтерфакс-Україна

Напишите нам