Внимательного репортера текущих событий вообще первым делом поражает сходство риторики по разные стороны баррикады.
«Не допустить проникновения агрессивно настроенных людей, бандформирований и оружия. Но мы за мирное решение конфликта», — буквально почти в одних и тех же словах говорят военные и ополченцы по разные стороны укреплений на въезде в Крым. И крымчане, и киевляне проклинают все власти Украины, включая Януковича, и те и другие мечтают о свободе и «чтоб народ имел контроль над властью, которая им управляет». Различаются только фигуры избавителя и врага — Россия или Запад. Майдан и «антимайдан» в Мариинском парке одинаково считали, что их враги стоят за деньги и принимают психотропные препараты, готовы убивать ни за что. Но при этом сравнение выступлений на Майдане с крымскими и донецкими протестами оскорбительно для обеих сторон.
Это кажется бредом, наваждением, мороком — как столь похожие люди встали по разные стороны баррикад. Откуда берутся взаимная ненависть и непонимание?
Казалось, вот бы все объяснить, рассказать правду, и люди с противоположной стороны очухаются и примут тебя в свои объятия. Что крымчане вдруг осознают подлость агрессии России и вернутся под крыло Киева. Или что Майдан отречется от своего неонацистского крыла и пойдет мириться с Луганском и Москвой. Но правда состоит в том, что так не будет. Действующие лица определились, и их картины мира исключают друг друга. Я это говорю с сожалением и предпочел бы, чтобы украинский конфликт оказался просто недоразумением. Но не окажется.
Для большой части русской интеллигенции очевидно, что вторгаться в другую страну — отвратительно. За это говорит весь исторический опыт, а прежде всего 1968 год, когда, разгромив Пражскую весну и став агрессором, советский режим лишился шанса на обновление. Для политически активных киевлян очевидно вторжение врага на территорию родины. Американские коллеги-журналисты говорят, что США воюют, конечно, чаще, но аннексия чужой территории — это уже за пределами добра и зла.
Но есть и другая очевидность. Журналисты со всего мира приезжают в Крым, чтобы увидеть войну и оккупацию, но не находят ни того ни другого. Напротив, накануне появления «вежливых людей» было жесткое столкновение двух митингов — татарского и русского. Немного поддержки «Правого сектора», и русское большинство в Крыму оказалось бы в действительно враждебной оккупации. А сейчас на полуострове мир и воодушевление: прекратились уныние и депрессия длиной в четверть века.
Как было бы иначе, видно по востоку Украины, где правоохранители и неформальные националистические боевики производят сначала неформальные избиения, а потом уже и формальные аресты активистов прорусских партий (Луганск и Донецк). Не обходится без стрельбы (как недавно в Харькове), поджогов домов и офисов. Никакого равного волеизъявления на досрочных выборах не может быть, русскоязычный восток Украины на выборах заведомо проиграет, даже если боевики позволят голосовать свободно: коммунисты ушли в подполье, Партия регионов разгромлена, олигархи присягнули временным властям.
Временное киевское правительство, что бы ни говорил прекрасный киевский средний класс, оказалось простым, как грабли. Оно состоит из своих для наших американских партнеров «сукиных сынов» и собственно боевиков. Большинство одновременно и националисты, и информаторы, как, скажем, глава СБУ Наливайченко, который и с «Тризубом» им. С. Бандеры дружил, и в американское посольство приходил сдавать секреты, судя по «Викиликс». Эти силы пришли к власти благодаря тому, что были готовы убивать и умирать в большей мере, чем сторонники режима, а значит, почувствовали политическую эффективность насилия. Без «нашего наступления», как пишут в «Правом секторе», не было бы победы революции, и это правда.
Киевские друзья этого не видят, потому что вокруг них прекрасные люди, им очень жалко погибших от снайперов героев Майдана. И при этом совсем не жалко милиционеров, потому что в их очевидности во всем виновата власть, и только она.
«Мирный Майдан» не возражал против насилия своих, значит, не будет возражать против насилия новых властей против «совков», москальских агентов и сепаратистов. Неонацистов они тоже не замечают, считая это временными эксцессами, и вообще на Украине антироссийская пропаганда — это постоянный фон, очевидность. Я помню, что еще в 90-х самые простые люди в Днепропетровске понимали, что коммунальная катастрофа разразилась в городе не потому, что развалилось советское хозяйство, не потому, что бандиты грабят все вокруг, не потому, что украинские власти убоги и некомпетентны, а потому, что «москаль газ не дает».
В одной картине мира завершается процесс установления мирового демократического порядка, и его важнейшая часть — «десоветизация». Для этого нужно победить коррупцию и свергнуть диктаторов: «Янукович ушел, Путин — следующий». Снос памятников Ленину по Украине — символ, а неизбежные теперь «жесткие реформы» по МВФ — инструмент, чтобы уже и с советской «неэффективной» промышленностью покончить. В союзниках — крайние националисты, у которых свои причины не любить «совков», потому что те еще и москали. Так что десоветизация на Украине — это примерно то же самое, что дерусификация, о которой «Правый сектор» говорит даже в мирном обращении к русскоязычным гражданам.
В другой картине мира это и есть война на выживание. Понятно, что и в самой России тоже многие за «десоветизацию», необратимость разрушения коммунизма и была главным мотивом наших реформаторов. Но странно думать, что советские люди и вообще люди русской культуры согласятся на свое (культурное, экономическое, а местами и физическое) уничтожение без боя. Кому же понравится, когда их насильственно «переделывают»? Особенно если накопилось много примеров того, чем именно заканчиваются демократические революции, шоковые реформы и гуманитарные интервенции по всему миру.
Могли ли эти картины мира не столкнуться в таком клинче, как сейчас? Наверное, да. Например, если бы европейский проект был сильнее и независимее, смог пойти на сближение с Россией, тогда бы и Украину перестало рвать на части: запад страны получил сближение с Европой, восток — с Россией, а крайний национализм был бы локализован в политическом гетто.
Но этого уже не случилось.
Виталий Лейбин, главный редактор журнала «Русский репортер»