Суверенитет по-деревенски

Разумеется, лозунги о «возвращении в Европу» призваны играть, прежде всего, внутриполитическую пропагандистскую роль, но форма их подачи, наполнение и вся сопутствующая дискуссия достаточно ясно свидетельствуют в пользу такого вывода. Замечу, что я не считаю цель «сдачи» суверенитета существующей в виде осознанной политической задачи даже у тех сил, которые обычно в этом обвиняются. Скорее, мы имеем дело с проявлениями неких бессознательных моментов, причем присущи они как левым, так и правым, как власти, так и оппозиции.

Действительно, трезвый взгляд на интеграционную риторику легко выделяет ряд специфических особенностей. Во-первых, непрерывность. О необходимости интеграции куда-нибудь постоянно говорят с первых дней появления страны. Во-вторых, бессодержательность. За 12 лет уже давно можно было бы выработать хоть какие-то внешние стратегии и начать процессы, о которых постоянно говорится. В-третьих, повышенная эмоциональность. «Обиды» наших политиков на соседей — дело привычное, и случаются они на разных уровнях чуть ли не ежедневно. В-четвертых — непоследовательность. Когда один и тот же политик сегодня говорит о том, что Украина возвращается в Европу, а завтра утверждает, что в Европе нас никто не ждет, есть основания считать, что на самом деле его беспокоит только то, куда бы пристроить эту Украину. В-пятых, полное отсутствие логики. За «евроинтеграцию» у нас ратуют политики, являющиеся одной из причин прохладного отношения со стороны Запада. Правда, и их оппоненты, которые считают себя истинными европейцами, часто идеологически почти не отличаются от фашистов. Кроме того, интеграция означает принятие таких правил, по которым существующая элита никогда не сможет играть. Наконец, по самым оптимистическим прогнозам, вступление в ЕС займет 15—20 лет, но никто не думает о том, что будет представлять собой эта структура через такой срок. В-шестых, полное отсутствие дискуссии на интеграционную тематику. Никто не знает, что именно означает вступление в ЕС на практике, «полемика» создает полное впечатление выбора нового хозяина — аргументы сторонников ЕС происходят скорее от неприятия России (этих мы уже знаем, а те вроде цивилизованные). Аргументы противников ЕС и интеграции с Россией аналогичны — да ну их, этих чертей нерусских, тут у нас, конечно, не Европа, зато все родное и знакомое.

Еще раз подчеркну — я прекрасно понимаю, что интеграционная тематика является удобной формой политической болтовни и в значительной степени заменила коммунизм в качестве прекрасной, но отдаленной цели, ради которой мы все должны немножко потерпеть. Вопрос в другом — почему именно этой теме выпала такая роль и, главное, — о чем свидетельствует такой выбор? Ответом на вопрос могут служить особенности функционирования элит и наша новейшая история.

Все знают, что в 1991 году власть в Украине перешла к бывшей партийной номенклатуре УССР. Общим местом является также тезис о том, что данная номенклатура была «не готова» к государственному управлению. Теперь, по истечении 12 лет, можно сказать, что основным параметром такой неготовности является безответственность.

Вся история построения украинского государства после 1991 года — это история борьбы за все большие объемы безответственности. Нам даже удалось описать эту безответственность в Конституции, и, может быть, удастся довести ее до предела, если будут приняты поправки к ней.

Украинская политическая система имеет парадоксальный вид и нуждается в занесении в учебники политологии. Вместо привычной всем пирамиды эта система имеет вид конуса, а вернее — смерча, центром которого является должность президента. Для того чтобы система существовала, периферия смерча должна вращаться — происходят постоянные кадровые изменения, постоянный передел собственности, проводятся бессмысленные референдумы и т. д. Мне приходилось много об этом писать, повторяться не имеет смысла, сейчас интересно другое — почему элита всячески избегает ответственности, какие качества заставляют ее так поступать.

До революции Украина в политическом смысле находилась как бы в двух плоскостях. Основные промышленность, наука, образование, медицина находились в сфере «союзного подчинения». Эта деятельность осуществлялась, в основном, в городах и горожанами. С ней были связаны определенные качества — патриотизм, бескорыстие, здоровый карьеризм и т. п. То есть государственная деятельность и соответствующие привычки были уделом деятельности «союзного масштаба». На республиканском уровне во власть сознательно подбирались представители «простых» слоев, преимущественно сельского происхождения. Советская пропаганда культивировала на этом уровне культ земли, почвенничества, патриархальных ценностей. Тарас Григорьевич с его бесконечным плачем, помнится, был излюбленным героем этой пропаганды. Работой республиканского уровня было проводить решения центра «на места».

Когда СССР распался, в Украине случилось сразу несколько гуманитарных катастроф. Во-первых, власть досталась группе людей, которые всегда были объектами, а не субъектами управления. За долгие и небезопасные советские годы местная власть выработала целую культуру безынициативности и подчинения. Во-вторых, люди, обладавшие желанием и способностями к государственному управлению, будучи «завязанными на Москву», в значительном большинстве не восприняли новую власть. Конечно, здесь есть и их вина, но в большей степени это результат агрессивной националистической политики новой власти. Интеллигенция, во многом выполнявшая у нас роль аристократии (то есть публики, готовой сознательно участвовать в «улучшении жизни»), оказалась «экспроприированной», ее лишили «жалованья», институты и пр. государственные учреждения, где она обитала, были закрыты в первую очередь. Здесь нужно отметить, что я ни в коей мере не разделяю пафоса тех, кто говорит об «уничтожении науки» и т. п. Имея дело с «наукой» достаточное время, могу сказать, что в 90% случаев НИИ были скорее чайными клубами, где обсуждались последние новости и происходил обмен модными книгами. Случилось то, что не могло не случиться. Результат есть не последствия какого-то заговора и даже чьего-то злого умысла, а естественная логика системы, в которой не может быть места «шибко умным» и тем, кому «больше всех надо», т. е. людям, готовым сознательно и бескорыстно заниматься не своими проблемами. В-третьих, в процесс отчуждения способной к государственному управлению элиты вмешался национальный и языковой вопрос. Крупные города, где обитают такие люди, преимущественно русскоязычны, а русскоязычие объявлено враждебным новому государству. В-четвертых, оказалось, что местечковая элита обладает огромной сопротивляемостью и практически непотопляема. Традиции безответственности легко осваиваются даже городской публикой и так же легко транслируются, для их принятия не требуется усилий. Скорее следует говорить о том, что специальных усилий требует отказ от принятия этих правил поведения.

В итоге можно сказать, что в Украине деревня победила город. Новое общество не является загадкой для науки и носит название аграрно-письменного (по терминологии Геллнера). Основываясь на работах этого автора, киевский эксперт Сергей Удовик в докладе «Особенности современной политико-экономической элиты Украины в контексте глобализации» (журнал «Социальная экономика») привел поучительную таблицу сравнения основных параметров аграрно-письменного и постиндустриального обществ.

Думаю, в этой таблице многие узнали характерные признаки украинской общественной жизни. Должен заметить, что аграрно-письменное общество предшествует индустриальному. Сергей Удовик отмечает, что при уровне урбанизации 67% «преобладающей группой в Верховной Раде является группа депутатов, рожденных в селе или поселках сельского типа (49,6%), а в исполнительной власти периода правительства Анатолия Кинаха она доминировала (52%)». Разумеется, факт рождения в том или ином месте не обязательно означает жесткую культурную предопределенность, часто городские маргиналы имеют куда более выраженные «сельские» черты. Но определенная зависимость все же имеется, и мы не можем ее не чувствовать — она проявляется буквально во всем и, прежде всего, в окружающей нас тотальной безвкусице и хамстве, которые давно вышли за уровень анекдота.

Не думаю, что «селяне» чем-то хуже «горожан». Просто они разные. Государство — городское занятие, а современное государство в особенности. Проявляется эта проблема на очень глубоком уровне. Ведь государство — это прежде всего коллективное занятие. Для того чтобы люди могли что-то делать сообща, они должны доверять друг другу. В деревне доверие существует только на индивидуальном уровне, там все друг с другом знакомы. Однако в большой стране все не могут знать друг друга. Государство и его институты есть способ организации доверия, который позволяет существовать большому обществу. Человек сугубо «деревенской» ментальности категорически не доверяет любой надындивидуальный структуре, тому, с чем он лично не знаком. Не случайно самому общественному из всех общественных институтов — деньгам (когда они еще были) селяне предпочитали бартер. «Деревенский» человек воспринимает все «общее» (а государство бывает только общим) как «ничейное» и рад возможности воспользоваться им, пока не вернулся хозяин. «Горожанин» же с детства привык пользоваться общественными и коллективными институтами (от водопровода до банка), он привык к абстракциям и понимает, что не обязательно быть лично знакомым с сантехником, чтобы пользоваться канализацией. Горожанин знает, что задача по управлению и улучшению общественных институтов не обязательно связана с его личными сверхприбылями.

Думаю, что эти особенности и являются главной глубинной причиной непрекращающихся разговоров об интеграции. Бремя государственного управления, бремя реализации суверенитета — непосильная ноша для нашей сельской элиты. При этом самым страшным является то, что оппозиция, которая должна прийти на смену нынешней власти, в культурном смысле ничем от нее не отличается. Не случайно ни с одной, ни с другой стороны мы не видим сколько-нибудь убедительных программ. То есть целью этих сил является не власть ради заранее объявленного действия, а власть сама по себе. Риторика оппозиции тоже сугубо «деревенская» и направлена вовне, некоему абстрактному наблюдателю. «Украина «гине» и т. п. заклинания можно произнести один раз, и то про себя. Это будет констатацией факта, за которым должны последовать действия, которые и должны быть фактом политики и объектом применения политического лозунга. Если же «Украина «гине» произносится каждый день и ничего не предпринимается, то значит, на самом деле, говорится «сделайте же что-нибудь», и говорится это кому-то постороннему. Городской человек устроит революцию, деревенский будет ждать, пока его кто-нибудь спасет. С действием у оппозиции хуже всего, даже в крайне благоприятных для себя условиях «кассетного скандала» она ничего не смогла добиться. Это не означает, что нужно смириться с ситуацией и ничего не предпринимать. Напротив, актуальной становится задача создания «городской» силы, которая рассматривала бы государственную деятельность как способ улучшения жизни, а не как источник дохода.

Пока Украину спасает то, что никто особенно ею не интересуется. Да и элита прекрасно понимает, что стоит коготку увязнуть… Тем не менее, я думаю, что наша власть с удовольствием «сдала» бы кому-нибудь сферы деятельности, не представляющиеся ей доходными. До формальной потери независимости дело бы вряд ли дошло, но реальные функции государственного управления вскоре оказались бы под внешним контролем. Ну а может быть и ладно? Может, Украина просто «не дозрела» до суверенитета и обречена пополнить список несостоявшихся государств? Думаю, что этого допустить нельзя. У Украины в условиях глобализации и сопутствующей ей патриархальной революции при правильной политике появятся серьезные конкурентные преимущества. Но это уже другая тема.