Формируется некий образ рыцаря, который очень похож на Дон Кихота и, дескать, «мы страдали за вас, мы делали то, что мы делали, и мы имеем право рассуждать на любую тему, наше мнение самое правильное». Это очень опасное заблуждение. Потому что, во-первых, Дон Кихот часто вызывает жалость. А во-вторых, подавляющее большинство так называемых диссидентов (а я вообще не понимаю, что такое диссидент – формулировки четкой нет, есть «досидент», есть «отсидент») – это просто неизвестно кто. Бывшие работники ЦК КПСС и прокуратуры тоже стали диссидентами… Но сейчас я говорю о людях, которые действительно были в списках политзаключенных или были изгнаны из страны.
Не следует забывать, что у каждого из нас был свой путь в ГУЛАГ. Я не собираюсь выступать в роли историка «архипелага ГУЛАГ» брежневского периода, я хочу говорить только о себе, и мои оценки могут резко отличаться от оценок тех людей, которые попали в лагеря по другим мотивам.
Прежде всего, в силу моего воспитания в семье, в которой вслух говорили то, что только недавно «разрешили», я никогда не любил советский народ. Поэтому в ГУЛАГ меня привели не поступки человека, который отдает свою жизнь за этот народ.
Я вполне отдавал себе отчет в том, что такое советский народ: это двойная мораль, это алкоголизм, ложь. Мой путь в ГУЛАГ основывался на убеждении, что система страшная, и Ленин не был для меня исключением. Так меня воспитал мой отец, который всегда говорил об этом, но склонял голову, ходил на выборы и платил партийные взносы. Я знал о том, о чем тогда нельзя было говорить, –об охотничьих домиках, специальных ателье и вообще об отдельной жизни номенклатуры, которая никакого отношения к советской жизни не имела. Словом, у меня не было иллюзий по отношению к своей стране и своему народу, который, как я понимал, в большинстве своем составляют слепцы.
Период моего взросления пришелся на хрущевское время, когда о злодеяниях Сталина принято было говорить вслух. Были документы, были романы, все это ложилось на уже готовую почву, и когда пришел Брежнев и началось медленное сползание в сторону сталинизации, что вызвало во мне бурную реакцию отторжения, с такой страной я не мог спокойно жить. Естественно, выбора у меня не было, мысли об отъезде тогда и быть не могло.
Одной из самых важных эмоциональных основ моего будущего поступка была ситуация в Чехословакии в 1968 году. Тогда для меня и для многих молодых людей моего поколения, которые думали все-таки, как быть и что делать, это было очень важным событием в смысле разрушения иллюзий. Танки в Чехословакии ясно дали понять: ждать нечего. А кроме того, была тошнота от цензуры и арестов писателей. Для молодого человека –этнического еврея –одним из основополагающих моментов в отношении к власти и разрушении иллюзий было наличие государственного антисемитизма…
В общем, из всего этого я складывался, и сегодня пытаюсь понять, чего же я хотел? Я хотел свободы передвижения, свободы слова и правды о репрессиях Сталина. Украинскую проблему, проблему русификации я тоже воспринимал. И не только потому, что прочитал в самиздате известную книгу Ивана Дзюбы, я об этом знал и до книги. Жил в Киеве и видел, как убивают украинскую культуру и украинский язык, причем руками самих же украинцев. Я страдал и оттого, что мою профессию, психиатрию, используют как проститутку. Ну или как один из инструментов репрессивной машины.
Словом, я не в одночасье стал диссидентом, не хочу становиться в один ряд с товарищем Ким Ир Сеном, который, едва родившись, знал, что он будет великим кормчим. Был сложный путь, который, в конце концов, привел меня в зону. Зона оказалась полезной, хотя и страшной. Полезной в том смысле, что там окончательно разрушились иллюзии.
Брежневский тоталитаризм был уставшим, он уже не все мог, да и не очень хотел прибегать к репрессиям вроде сталинских. Но мир, наконец, для меня стал черно-белым, ушли полутона. Кстати, самым ярким впечатлением для меня были не карцер или муки, не гнилая пища и прочие радости советской лагерной жизни, а цинизм, такой примитивно-лживый цинизм офицеров КГБ. Говоря, они прекрасно понимали, что лгут. У них стекленели глаза, и с этими стеклянными глазами они вели разговоры о родной стране.
Но уровень сотрудников КГБ и МВД был совершенно разным. Даже старшие офицеры МВД были примитивны, они нас ненавидели и боялись, понимая, что мы духовно значительно выше их. Вообразите: у заключенных политической зоны искали ножи! Вот вам несостоятельность системы. Не Рейган и не Горбачев убили СССР. Страну уничтожил тот офицер, который приказал искать ножи у Свитлычного, Калинца, Марченко…
Меня сформировала дружба с моим учителем Иваном Алексеевичем Свитлычным. Иван Свитлычный, Игорь Калинец, Валерий Марченко были людьми, читавшими те же книги, которые читал и я. Они говорили на другом языке, их путь в ГУЛАГ несколько отличался от моего, но мы были гражданами одной страны, мы дышали одним воздухом. И очень важным для моего формирования было знакомство в лагере с бандеровцами и «лесными братьями» –им давали 25 лет, хотя официально в стране такого срока не было.
Это знакомство окончательно разрушило во мне те установки, которые советская власть как-то смогла в меня внедрить. Помню, младший офицер КГБ едко заметил мне: чего, мол, с националистами якшаешься. «Конечно, гражданин начальник, –отвечаю, –ведь я антисоветчик широкого профиля»… Именно зона сделала меня таким, пришел я в нее еще не антисоветчиком. Так же, как не был антисоветчиком Свитлычный, когда его посадили, Стус и подавляющее большинство из нас.
Опасная неправда заключается в мифологии, которую мы сейчас создаем, утверждая, что какие-то люди родились и сразу знали, что они будут президентами или членами парламента. Опасность состоит в том, что сейчас мы фактически повторяем идеологию большевизма вот этими штампами в воспитании молодежи. Проблема в том, что нормальной стране не нужны герои –нужны здравомыслящие спокойные граждане. Герои необходимы только фанатикам.
Основными моментами, перевернувшими всех нас, были ощущения дышащего в лицо дьявола и полное отсутствие иллюзий относительно своего будущего. Каждый из нас –я позволю себе сказать, что это было не только мое мнение, – прекрасно понимал, что советская власть –это надолго; навсегда или нет –это другой вопрос, мы тоже не навсегда. Нам было понятно, что советская власть переживет нас (произошедший распад СССР был неожиданностью).
И все мы мечтали об одном –уехать. Это было не желание уехать в эмиграцию для того, чтобы организовывать журнал «Колокол», мы просто хотели спасти свою жизнь. Словом, ушла иллюзия того, что за нами советский народ. И я собирался «драпать», потому что понимал: я не стал на путь исправления, я не люблю эту систему, я чужд этому народу.
И вот произошло это неожиданное чудо, имя которому –перестройка, гласность и т. д. Вы знаете, в глазах у Запада был ужас, когда распадалось тоталитарное советское общество. Об этом сейчас не принято вспоминать. Я общался со многими западными политиками и осознал: они были в трансе, они не понимали, как сложится новая жизнь на этих огромных территориях. В 1989 году в газете «Правда» какой-то специалист по национальному вопросу (не помню его фамилии) поместил статью с картой Советского Союза, на которой были отмечены места возможных межэтнических конфликтов, –он их пытался предвидеть с точки зрения его науки. И всякий раз, когда возникали конфликты, я вспоминал эту карту. Понимаете, все это было заложено, и Запад это прекрасно понимал.
Я должен сказать то, чего раньше никогда не говорил. Когда Украина стала независимым государством, я испытывал ужас. Я не был политиком, как и сейчас. Но как гражданин, очень хорошо понимающий свою страну, я осознавал, что ничем хорошим это не кончится.
Во-первых, давайте говорить о том, чем была советская Украина. Советская Украина –это образец жестокости по отношению к собственным гражданам. Если в Эстонии, Латвии и даже России диссиденты получали 3—5 лет, то в Украине почти всегда –максимальный срок. Известен случай, когда Москва выступала против повторного ареста инакомыслящего, Киев же совершал этот арест. Эти же люди возглавили новое украинское государство.
Я никогда не требовал публичного покаяния –оно не может быть искренним. Но необходимо помнить: мы не родились заново в один из дней. Потому я и испытывал ужас, видя, кто проголосовал за независимую Украину. Активно проголосовали лидеры коммунистической Украины, которые испугались Ельцина. Многие диссиденты мне рассказывали, что им тоже было страшно и хотелось проголосовать против независимости.
Впрочем, все оказалось не так трагично, процесс пошел, и это не зависело от тех пожилых людей, которые боялись своего будущего. Все было проще и примитивнее, оказалось, что украинский народ не кровожаден, многие остались рабами и не требуют каких-то быстрых новаций. Но тогда я боялся, мне казалось, что Украина будет островом коммунизма в Восточной Европе. Причем жестоким островом. Оказалось, что я был не прав. Более того, эта жесткая национальная нетерпимость, которая превалировала в основном в Украине (а не в России), вдруг сменилась явным межэтническим благополучием.
Я помню начало независимости Украины не только как обыватель, который жил, пользовался этими странными купонами… Я еще помню те вещи, которые вызывали у меня тоску и омерзение –полную несостоятельность украинских властей, кричавших: «Москали съели наше сало». Я помню период первого президента, когда однажды ко мне обратился кто-то с телевидения за очередным интервью, и было поставлено жесткое условие –говорить должен только на украинском языке. Для меня это не было большой проблемой, но стало противно. С тех пор я практически перестал давать интервью на украинском языке. Потому что это не Украина Стуса и Свитлычного, это не их украинский язык.
Это омерзительно, потому что я увидел, как люди, которые были палачами, сделались отъявленными патриотами. Ведь не кагэбэшники были палачами, они выполняли полицейские функции. Палачами были те, кто «расчищал конюшни», выгонял из университетов мыслящих студентов, те, на чьей совести самоубийства молодых украинских поэтов. И если господин Кононенко называет себя большим патриотом, живя рядом со своими жертвами, я не хочу разговаривать с ним на его языке.
Я не посетил ни одного митинга за все годы независимости. Этим горжусь. Мне не было интересно. Я не ходил ругаться с коммунистами, я не ходил поддерживать Рух. Я увидел парламент, в котором сидел десяток «отсидентов». Не хочу сказать, что это были плохие люди, с некоторыми я дружу до сих пор, но вспомните тот парламент с его страшными идеологемами. Ведь никто не занимался ни экономикой, ни строительством. Они просто хотели разрушить одну идеологию и изваять другую. Не хотелось бы углубляться в эту тему, потому что это больная тема, потому что живы люди, и, в конце концов, это мой взгляд на вещи. Но я вдруг почувствовал себя чужим…
Если говорить о независимой Украине в том виде, в каком она существует, то прежде всего хочу сказать: я счастлив, что дожил до этого времени. Я счастлив по-настоящему, глубоко и искренне. Я очень жалею, что многие мои друзья не дожили. Как раз, может быть, их-то и не хватает Украине. У меня совершенно неожиданно появилась возможность не бороться, а работать, я не люблю борьбу. Бороться –это скучно. Убежден: в основе всякой нормальной государственности стоит не герой, не политик, а обыватель.
Слово «обыватель» имеет несколько негативный оттенок, потому что использовалось советской идеологией, но я хочу быть обывателем. Хочу жить не в тюрьме, а в достаточно уютном жилище, хочу иметь деньги на нормальную пищу. Мне не нужно каждый день ездить за границу. Только иногда –в силу профессиональной надобности.
Я, наконец, могу читать то, что хочу. Я счастлив, что в силу моей деятельности издаются книги в Украине, благодаря моей деятельности молодые юристы, психиатры, психологи имеют возможность читать то, что моему поколению было совершенно недоступно. Я стал инициатором издания нескольких журналов, о чем раньше не мог и мечтать.
Читая интервью некоторых нынешних оппозиционных политиков, я нахожу в них одну большую неправду. Она заключается в том, что они называют нынешний режим тоталитарным. При всех очевидных недостатках сегодняшнего политического режима, он дает Украине гораздо больше возможностей, чем подавляющее большинство ее граждан умеют использовать.
Нет тошноты от цензуры. Да, есть самоцензура редакторов, такой полной свободы слова, как в Америке, нет. Но мы не американцы, мы украинцы, к свободе нужно прийти. Понимаю, что Леонид Данилович Кучма –не Андрей Дмитриевич Сахаров. Но если бы у нас была какая-нибудь машина времени, и мы смогли бы сделать такого человека, как Сахаров, президентом Украины, ничего бы не изменилось. Потому что все зависит от нас, людей, которые тут живут, ходят по улицам, работают. Или не работают.
Поэтому разговоры о том, что выборы –это так важно, вызывают у меня сомнения. Для меня важны мои каждодневные поступки. В конце концов, я не политик, я садовод, я работаю на земле. И каждый день что-то делаю, чтобы потом был урожай. Не выборы определяют лицо страны, а граждане. А выборы –это один из каждодневных поступков.
Но население Украины искорежено, понятие морали разрушено –несколько поколений граждан жили, имея двойную мораль: коммунистическую и общечеловеческую. Система ценностей не может возникнуть от того, что президент издаст определенный декрет, даже если он Моисей или академик Сахаров.
Но самое главное вот что. Я человек из прошлого, поэтому буду оценивать категориями из прошлого. Есть две вещи, отличающие тоталитарное государство от не тоталитарного. Это свобода выезда и отсутствие политзаключенных. В Украине нет политзаключенных (в Армении есть, в Грузии есть, в Азербайджане есть). И мы можем уехать. В Советском Союзе были часты случаи угонов самолетов, попытки переплыть Черное море, люди гибли, пытаясь перейти границу Западного Берлина. Людей не выпускали, хотя они и не были шпионами, не вывозили саквояжи с ценностями.
Украина свободна. Степень свободы не такая, как в Люксембурге, но дело не в президенте и парламенте, а в нас самих.
хотелось бы сказать еще вот о чем. Запад, выступавший в нашу защиту, казался нам чем-то свободным и светлым. Но приехав туда, я увидел ту же степень аморальности, что и здесь. Помню свое давнишнее посещение Гарварда, я тогда был именит, от меня пахло тюрьмой, меня с удовольствием приглашали. Меня прекрасно понимали, но я вдруг увидел раскормленных, грязноватых и нечестных профессоров, которые совершенно не хотят слышать ту правду, которую я им говорил уже о Горбачеве. Это было для меня шоком, я начал более трезво оценивать этих людей.
Для многих отъезд на Запад стал трагедией, потому что они не смогли себя там найти. Я к тому, что понимание этого должно смягчить отношение к собственной стране. Нет идеальных режимов, есть терпимые. И наша задача –построить здесь общество, в котором тоже будут терпимые условия жизни, терпимый режим.
Если оппозиция считает, что украинцы –это быдло, которое не хочет протестовать, то я отношу себя к категории людей, которые считают, что это большое счастье. Потому что революции, кровопролитие не могут изменить ментальности. Можно победить, используя уловки или в силу исторического везения, как это удалось, скажем, Ленину. Но ведь Ленину и его последователям приходилось убивать свой народ, который оказался не таким, как они хотели. Я не хочу жить в стране, в которой будут приспосабливать народ к идее. Это приспособление придет само, придет со сменой поколений.
А сейчас я могу сказать, что в стране уже стало уютнее. Когда Кучма баллотировался, я боялся его риторики. Но теперь вижу, что интервью не обязательно давать на украинском языке. Кучма отказался принимать участие в церковных конфликтах. Наступило оздоровление страны.
СПРАВКА
Семен Фишелевич Глузман –директор Украинско-американского бюро по защите прав человека. Правозащитник, бывший политзаключенный, известный психиатр. Готовил независимую экспертизу по известному делу генерала Григоренко, за что в свое время и получил 10 лет лагерей (Пермская область). Сейчас –член Ассоциации психиатров Украины, член Американского общества психиатров, Королевского колледжа психиатров Великобритании, общества психиатров и неврологов Германии.