Но не в этом дело. Символичность в том, что, во-первых, Шеварднадзе и раньше родился, и намного пережил Высоцкого. Как, впрочем, и система, которую они оба представляли на определенном историческом этапе. С разных сторон представляли: жизнь самого Высоцкого и таких, как он, их права, в том числе и на творчество, напрямую зависели от таких, как Шеварднадзе. Да и от самого Эдуарда Амвросиевича, учитывая его высокие должности как в КГБ, так и в партийной номенклатуре бывшего СССР. И поэтому вряд ли могло быть иначе: чтобы Высоцкий пережил кучу номенклатурщиков. Даже ровесников. А вот система не умерла, а только модифицировалась в новых условиях и реалиях…
Во-вторых – и это главное! – Высоцкий в том виде, в котором он состоялся как человек, как актер, поэт, автор и исполнитель собственных песен, как кумир и властитель сердец всех думающих людей, был бы невозможен без… таких, как Шеварднадзе, людей власти и от власти.
И это – парадокс только на первый взгляд. Нет, таланта, шарма, магнетизма незаурядной личности, поднимающего все остальные черты и свойства характера до уровня гениальности, у самого Высоцкого не убавилось бы. И он был бы известен, может быть, даже значительной части фрондирующей совинтеллигенции или забугорным антисоветчикам. Но никогда бы не было это бешеного всенародного обожания и преклонения, ни с чем и ни с кем не сравнимой подлинной славы и признания, коими обладал и сейчас обладает Высоцкий. Не было бы, если бы с таким явлением в жизни общества, как Высоцкий, не согласилась тогдашняя власть.
Высоцкий был, и ей, точнее думающим ее носителям, нужен был как отдушина. Как глоток чистого воздуха. Как повод посмеяться над собой и над сделанным. Как иллюзорная возможность таким образом рассмеяться (в смысле расплеваться со смехом) и со своим настоящим, которое было, может быть, и сытным по форме, но мерзким по содержанию, по духу.
Нет, Высоцкого зажимали и уничтожали что есть мочи те совковые руководители, которые не задумывались даже дома над тем, как они живут. И которым хорошо было существовать в золоченых клетках надсмотрщиками над себе подобными и над всеми остальными. Но вот среди думающих начальников было много таких, которым выступить открыто смелости и духу не хватало, но они всячески поддерживали тех, кому хватало хотя бы посмеяться над уродствами и тотальной фальшью окружающей действительности. И, уж конечно, они понимали, что смеющийся над тотально тупой и бездушной системой делал первый шаг к свободе, что этому нужно было не только завидовать, но и помогать.
И именно эти «совки», которых условно назовем «либералами» (пусть простят меня подлинные либералы), страдающими, можно сказать, «комплексом Понтия Пилата», и помогали Высоцкому. Одной рукой преследовали и запрещали, а другой – соединив ее с душой и разумом – помогали. Как могли. В силу возможностей каждого. Кто пластинку «Мелодии» не резал окончательно. Кто песню в фильме оставлял. Еще кто-то роль в кино не отнимал, а даже и содействовал съемкам. Кто просто при обыске на таможне и на «собеседованиях» в КГБ не усердствовал. Более того, все они млели от песен Высоцкого, узнавая себя и свою жизнь. Многих власть предержащих прямо-таки мазохистским магнитом даже тянуло послушать Высоцкого, узнать в его песнях себя, возмутиться, но сидеть и слушать дальше. До следующего узнавания. И возможно, такая позиция помогала им переживать все гадости, которые они делали и на которые нарывались сами…
Благодаря такому «либерализму» Высокий и входил в каждый дом и находил путь почти к каждому, во многом что-то меняя и что-то предопределяя, если к этому были предпосылки.
Я лично дважды был свидетелем этому. Первый раз – в средине 70-х прошлого века еще в школе-интернате для детей-сирот, где я хоть и числился «полубандитом», но учился хорошо и потому представлял «родные стены» на всевозможных ученических олимпиадах. И вот на какой-то областной олимпиаде по языку и литературе я «сваял» сочинение на вольную тему «Что я вижу, стоя у Вечного огня». Сваял-то я его по-комсомольски правильное, а эпиграфом взял услышанные на официальной пластинке слова Высоцкого: «А в вечном огне виден вспыхнувший танк,/Горящие русские хаты, /Горящий Смоленск и горящий рейхстаг, /Горящее сердце солдата…». Потом меня вызвал директор Юлий Борисович Чаплинский и сказал, чтобы я так больше не делал. Потому что если бы не было этих слов, то я и школа получили бы первое место, честь и хвалу на олимпиаде, а так его вызвали и порекомендовали усилить военно-патриотическое идеологически правильное воспитание.
Но директор был человеком умным, и как-то наказывать меня не стали. Равно как и на олимпиаде чем-то типа второго или третьего места отметили. А учительница литературы Евгения Анатольевна Мандро-Апродова, всю войну прошедшая зенитчицей, залихватски курящая «Беломор» и имеющая фанатично-безупречный вкус на слово, разрешила мне на своих уроках читать все, что я пожелаю, пока она будет терзать остальных. А в 10 классе пригласила к себе домой, в свое, как она сказала, святая святых – библиотеку, и подарила мне книжечку о Высоцком, впервые изданную, по-моему, «Совкино»: Высоцкий на ней изображен сидящим с гитарой. У меня ее потом кто-то украл, и я понял, что могу убить человека – если найду вора…
Вора я не нашел, все остались живы, но с тех пор в полку моих учителей прибыло. Царствие им всем небесное…
Второй случай был уже в трагическом 1980-м. В связи с Олимпиадой в Москве всех не занятых на ней киевских студентов распихали по стройотрядам на целых три месяца – с июня по сентябрь. Я попал в Нижневартовск Тюменской области. Чтобы было понятно, что это такое – строительство коммунизма руками желающих заработать студентов, – скажу: когда в Тюмени слякотное лето, то прожить без антикомариной жидкости на открытых участках кожи можно максимум полчаса, а комары и прочий гнус там размером с хорошую птичку. Так и было тогда. А главное – студенты в стройотрядах живут, где попало – в бытовках-времянках, в недостроенных домах, в заброшенных помещениях, в палатках и т. д. И, естественно, практически отрезаны от всякой информации. И о том, что умер Высоцкий, мы узнали из слухов, потому что даже «вражеские голоса» слышать было негде. И, конечно же, в это никто не поверил. Но разговоры были только об этом: «Ты слышал!? Ты слышал!?».
И тогда кто-то из стройотрядовских начальников принес фотографию (!!!) некролога, кажется, из «Вечерней Москвы», единственной газеты, поместившей известие о смерти актера. Ведь никаких ксероксов и в помине не было, а словам никто не верил, вот и пришлось подтверждать, фотографируя газету. Кто и где достал «Вечернюю Москву» в Нижневартовске, кому надо было фотографировать некролог, я не знаю, но фоток тогда было много. И только благодаря им, люди поверили в страшное известие. Почему страшное? Да потому что в таких местах, как Тюмень, с такими условиями работы, Высоцкий, воспевающий поведение человека на пределе, был тогда очень популярен. Любили его там страшно все: от последнего «заробитчанина» до первого начальника, которые почти обязательно каждый день напивались – каждый на своем месте – под хриплый разговор по душам одного человека со всей страной. И смерть Высоцкого была для них почти личной потерей. Впрочем, как и сейчас…
И кто-то же эти фотографии сделал в Нижневартовске и раздавал их людям. Как и чуть позже – фотографии с проводов поэта…
Ведь о чем пел Высоцкий. О том, какое это все-таки интереснейшее существо – человек. Каким великим, нежным, добрым и мужественным он может быть, если требуют душа или обстоятельства. И каким мерзким, подлым, жадным и трусливым гныдником он становится, когда под давлением обстоятельств меняет свою сущность. Любая его песня – так или иначе об этом. А кто в основном тогда менял обстоятельства, диктуя их по сверенному в известных кремлевских кабинетах курсу? Правильно, власть, ее партийные и хозяйственные чиновники и их общие защитники из всяких КГБ и – меньше – МВД. И тогдашний СССР потому и умер от застоя, что застой этот означал высшую степень отчуждения власти от народа, от его интересов. Именно тогда и появилась эта губительная раздвоенность – разница между Родиной и страной: люди тихо любили первую и ненавидели вторую или были к ней безразличны. Страна жила и существовала как большая игра: власть изображала заботу о людях и всячески давила на всех, кто был не согласен с существующим порядком вещей, а люди боялись и делали вид, что они принимают эту заботу. Но смеялись, как вы помните: они думают, что платят нам зарплату, а мы думаем, что работаем…
И Высоцкий смеялся. Но делал это чрезвычайно талантливо, и в высшей степени сопереживая человеку. И чиновники, повторяю, его любили. И тайно поддерживали. Нередко они действительно, как мазохисты, усаживались в первых рядах на его концертах. И уж точно в каждом доме высокопоставленного начальника были записи Высоцкого, которые он мог послушать на таком магнитофоне, который рядовые сограждане нередко и в кино не видели. Так было…
Потом СССР взял да и рухнул, подточенный изнутри всеобщей апатией к его судьбе всех этих «игроков» – и на самом верху, и в самом глубоком низу. Некому было встать на защиту «самых передовых завоеваний», потому что не жили эти «завоевания» в душах «завоевателей». Но вот ведь штука какая: бывшие власть предержащие никуда не делись. Более того, они расселись в тех же кабинетах и начали строить уже не персональный социализм-коммунизм, так прекрасно смотрящийся, как говорил один тогдашний киногерой, из окна персонального автомобиля, а точно такой же капитализм. Для себя и под себя.
Но как не получился у них «социализм с человеческим лицом», так и мурло их капитализма вызывало и вызывает полнейшее отвращение. Потому что у них, у двух этих систем на просторах бывшего СССР, осталась прежней, неизменной главная основа – игнорирование интересов большинства своих уже якобы освобожденных сограждан и почти полное отчуждение власти от собственного народа.
Вот актуален сейчас вопрос: «А что бы делал сейчас Высоцкий, останься он в живых? Было бы ему о чем петь?» Уверен: было бы! Как есть что делать нынешним сатирикам, многие из которых перекочевали из прежних времен. Даже Михаилу Жванецкому, который был и остается, пожалуй, самым бескомпромиссным критиком системы, есть постоянная работа, не говоря уже обо всех этих осмелевших – Михаиле Задорнове, Викторе Коклюшкине, Аркадии Арканове, Лионе Измайлове и т. д. Но они живут неплохо, вписались в капитализм, гастролируют нарасхват, принимаемы на самых высоких уровнях…
А все потому, что власть и ее носители не мешают им. Более того, так же, как и в прежние времена, они любят послушать, какие плохие и бездушные как олигархи, так и чиновники. Более того, обладая капиталами, они не просто сидят в первых рядах, но даже и спонсируют выступления тех, кто подвергает их жесточайшей критике и высмеиванию. Или просто скатывается в попсу и дешевый гламур.
И, в общем-то, не бином Ньютона – причина этого откровенного садомазохизма прежних и нынешних власть предержащих. Она – в тупом и спасительном самообмане. Им кажется, что когда кто-то кого-то критикует, то это не их, и критика их не касается. А посмеяться оно, разумеется, прикольно, релаксирует. И потому они как спали спокойно в прежние времена, так и спят сейчас. Если нанятый киллер им не угрожает, конечно, – времена-то все же изменились…
Исключение сегодня на постсоветском пространстве и на родине Высоцкого – Виктор Шендерович. Вот его плющат не по-детски. А знаете почему? Он влез в политику, и слишком многие хозяева нынешней жизни в России себя узнали в том, что Шендерович говорит и пишет. А узнавания они простить не могут никому. И это только подтверждает родственную тождественность двух систем – той и нынешней. И однокоренное сходство тех чиновников и этих…
И потому я все же не могу представить постаревшего Владимира Высоцкого на спонсорском концерте в зале Кремлевского дворца съездов. Или во фраке при получении государственных наград. И, уверен, многие не представляют. И, может быть, не хотят представлять. И потому Высоцкого нет с нами, а Шеварднадзе жив. И Эдуард Амвросиевич, дай ему Бог здоровья, конечно, – еще не самый худший вариант из тех, кто сохранился или пришел на смену прежним…