Критики давно пытаются отделить от литературы массово популярное чтиво. И то, чем завалены сегодня прилавки, обидно, но часто обзывают «книгами для желудка», или литературным фаст-фудом. Правда, никто не может объяснить, как появляются бестселлеры, даже в единичном случае. Но если такие «единичные случаи» происходят регулярно — как, например, с романами Александры Марининой (в «миру» — Марины Алексеевой), издаваемыми дважды в год (32 романа общим тиражом 38 миллионов экземпляров), — то тут, как говорится, критика бессильна…
Для читателя такая статистика ровным счетом ничего не значит. Он умело находит среди наскоро слепленной, безвкусной и некачественной бумажной массы заботливо приготовленную, сытную пищу. И хотя не такая уж она питательная, но, по крайней мере, расстройства желудка от нее не заработаешь. В конце концов, даже для тех, кто привык «принимать книги внутрь» как таблетку «для головы», книги «от головы» тоже необходимы. Чтобы дать мозгам отдых.
Читательские пристрастия, похоже, не занимают Александру Маринину. Она методично делает то, что делает: пишет новые романы — с Каменской и без нее, детективные и не очень, которые все так же методично выпускает ее любимое издательство «Эксмо», с которым она сотрудничает много лет. Еще не успела высохнуть типографская краска в новой книге «Пружина для мышеловки», как Маринина в рабочем порядке уже обдумывает следующий сюжет… При этом спокойно замечая, что она не планирует своего литературного будущего и каждый роман может стать последним.
Отделяете ли вы для себя литературу от беллетристики? Ваши романы, чего греха таить, часто относят к последней — то есть не к литературе…
— Я этих взглядов не разделяю. В точном определении «литература» — это все, что написано буквами. Художественная, справочная, учебная, научно-популярная… Однако при этом есть литература для узкого круга читателей и та, что легко читается, потому что bellе lettre переводится как «прекрасная буква». И если сравнить, например, философский труд с изящным романом, то как можно определить, что хуже или лучше — роман или философский труд? Это абсолютно разные вещи!
Тем не менее, моим романам присущи черты, характерные именно для женского творчества. И это не значит, что они не могут нравиться мужчинам. В свое время издатель предлагал мне писать под мужским псевдонимом, но я отказалась. Мужчины делают акцент на других вещах. Для мужского восприятия более важен драйв событий, поступков. А для женского — последовательность эмоционального настроя, смена состояний и чувств. Вот поэтому в женской литературе так много внимания уделяется мотивации поступка, а не самому поступку. Даже последствия мужчины рассматривают как факты: он убил, в результате дети остались без отца, начальник — без подчиненного, мать без сына. А женщина: его убили, мать впала в депрессию, сын вырос моральным уродом, соседу остался неотданным долг…
Ваша литературная деятельность — это восполнение того, чего вам недостает в жизни, или ее источник — избыток чувств, которые хочется «излить»?
— Безусловно, мои книги — это не сублимация, потому что у меня есть три человека, которые полностью покрывают мою потребность в общении. Это мой муж — мы вместе уже пятнадцать лет, подруга, с которой мы близки более двадцати пяти лет, и мой… литературный агент. Нет проблемы, которую я не могла бы обсудить с этими близкими мне людьми. Поэтому потребности вкладывать в уста своих героев мысли, которые меня мучают, не испытываю. А пишу я потому, что мне это нравится, меня это увлекает, развлекает. Вот, как говорил один мой знакомый: «Обожаю мыть посуду, особенно когда ее много: было грязно, стало чисто! Видишь результат своей работы». То же и с книгами. Как интересно: не было ничего — ни одного листочка, ни одного файла в компьютере! А теперь — тридцать два романа, населенных жизнью.
Кризис детективного жанра может вас коснуться?
— Не все мои книги — детективы. В зависимости от моего замысла сюжет может облекаться в другую форму — и я пишу не детектив. Вообще-то моментов творческого отчаяния у меня не бывает. Мучения — да. Иногда наступает бессилие: понимаю, что устала, мне нужно отдохнуть хотя бы несколько дней. Но все равно прихожу на работу, но не пишу, а читаю, раскладываю пасьянс… Иначе я начну «распускаться».
Так для вас это творчество или работа? Ведь вы, я знаю, не пишете дома, ездите в офис, «как на работу», по выходным — отдыхаете. То есть придерживаетесь совершенно нетипичного для творчества жесткого трудового графика.
— Это — творческая работа! Это работа, которой я с удовольствием занимаюсь. В рабочее время.
В какой степени трудовой процесс предопределен обязательствами перед издательством? Два романа в год — это, согласитесь, очень симптоматично. В вашем контракте с «Эксмо» предусмотрена некая «разнарядка на детективы»?
— Нет, ну что вы! Если я не успею сдать книгу в срок, то это не значит, что издатели меня накажут.
А если книга вообще «не идет» — ведь и такое может быть?
— Значит, двух книг в год не будет, а будет одна. Что же касается контракта — у нас договор: все, что я пишу, в первую очередь буду предлагать сначала «Эксмо». Но если же по каким-либо причинам роман не принимают, то я имею право отдать его в другое место. Вот и все. А сколько писать, в каком объеме и каком жанре, да и писать ли вообще — это мое личное дело.
Вас пытались «перекупить» за большие деньги?
— Да, конечно.
Вы отказались из-за жестких условий нынешнего контракта или, напротив, он фантастически привлекателен в финансовом плане?
— Нет, я просто не считала нужным менять издательство, которое меня устраивает. Да, мне предлагали очень большие деньги — намного больше, чем мне платят сейчас. Но я же женщина. Женщина до мозга костей. Это для мужчин важнее интерес дела, чем эмоциональная окраска происходящего. Мне с этим издательством комфортно, я чувствую его доброе отношение к себе и сама так же отношусь к нему, поэтому не понимаю, как такую идиллию можно нарушить. Пусть даже и ради более высоких гонораров. Это все равно что бедного мужа бросить ради мужа богатого!
Какие высокие отношения… Иными словами, вы считаете оплату своего труда — а это, что ни говори, труд тяжелый — достаточной и адекватной затраченным усилиям?
— Да, у меня нет большой материальной мечты. Мне всего хватает. Может, в силу моей непритязательности — планка у меня низкая. Мне мало что нужно, и это «мало что» я имею. Даже есть возможность помогать родственникам и близким.
Кстати, о близких: меня поразило, с каким чувством и материнской нежностью вы говорите о героях своих романов. Вы относитесь к ним как к реально существующим людям…
— Между прочим, реальных живых прототипов нет практически ни у кого. Есть персонажи, которые мне очень близки, у них сходство в характере, мироощущении. Но любой герой — похож он на меня или нет, отрицательный он или положительный — это плод моей работы, моего воображения. Нечто, во что были вложены часть моей души, мозгов, нервов, слезы, пот и кровь. Как я могу к ним относиться иначе?
Вы ведь представляете себе Каменскую? А если встретите ее на улице?
— Испугаюсь. Я буду думать, что у меня галлюцинации. Я здравый человек и понимаю, что мои персонажи живут в моей голове, книгах, а не по соседству со мной. У меня нормальная психика. Я работала в таких местах, где с больной психикой делать нечего.
Вы как-то сказали, что у каждого времени — свой писатель.
— Я выразилась неточно. Имела в виду, что каждое время рождает своих писателей.
А условия «потребительского спроса» на литературу? Может, дело в том, что у каждого времени свой издатель и свой читатель?
— Нет. Дело не в том. Просто из поколения людей, вступивших в сознательную жизнь в начале 90-х — эру мобильных телефонов, sms, компьютерных игр и прочего, не может вырасти ни шолоховых, ни симоновых. Нет в нынешних людях обстоятельности, фундаментальности — ни в том, что они производят, ни в том, что потребляют. Ведь кроме таланта — даже если он есть — необходима невероятная усидчивость, скрупулезность, изнурительная работа над текстом, фактические и эмоциональные подробности, психологическая проработка мельчайших деталей, точнейшая картина внутреннего мира каждого героя… Такие произведения пишутся годами, никто никуда не торопится, шлифует каждую фразу, возвращается к написанному… А как сейчас пишут? Да на самом деле профессиональных-то писателей — единицы! Ведь то, что сегодня продается на прилавках, включая и мои произведения, — это все аматорская литература, творчество людей необученных. Ну получается у них хорошо ручку в руках держать и что-то придумывать. Я сама точно такая же! И то поколение, которое растет сейчас, просто не может породить других людей. Нужно, чтобы прошло увлечение быстродействующей техникой и поверхностным, ускоренным отношением ко всему — даже к своим чувствам и эмоциям. Вот тогда мы остановимся, начнем писать друг другу нормальные письма, а не sms, разговаривать по-человечески, а не коротким телефонным сленгом, просто общаться, наконец.
Но, возможно, вашим романам в том мире уже не будет места…
— Значит, не будет… Хотя — почему же? Я вас уверяю: например, моя книга «Фантом памяти» проживет очень долго. Видимо, гораздо дольше воспоминания о Насте Каменской. Впрочем, на самом деле этого тоже никто не знает. Возьмите Артура Конан Дойля, который кроме рассказов о Шерлоке Холмсе написал прекрасный драматический роман о любви «Торговый дом Гердлстон» — кто об этом знает, кроме такой фанатки, как я? Хотя роман глубокий, страстный. А Шерлок Холмс — да что в нем? Эмоционально не насыщенный, без единой нравственной проблемы, написанный очень простым языком, без всяких там красот и изысков… И сколько времени он уже популярен? Так что, какие из моих книг сколько проживут, не мне и не вам судить.
Скажите, насколько существенно вы в своих книгах идеализировали работу российских «органов»?
— Ну почему идеализировала? У меня в романах милиционеры и «крышуют», и взятки берут, и подследственных избивают…
Да, но все равно, несмотря на «небескровный жанр», в итоге романы оставляют позитивное впечатление …
— Действительно, я пишу о всяких гадостях, а заряд — положительный. Это потому, что я в принципе очень позитивно настроенный человек. Очень люблю жизнь, очень люблю людей, благодарна судьбе за все, что со мной происходит, что меня окружает. Я жива, живы мои близкие, у меня есть крыша над головой, мои коты здоровы, а мои цветы не чахнут. Есть столько поводов радоваться ежесекундно жизни. И эта радость все равно видна в каждой моей книге. Это отпечаток моей личности, а вовсе не попытка что-то идеализировать.
Наткнулась на исследование, что «криминальная» литература, особенно российская, часто используется преступниками как своего рода «учебное пособие». Очень четко прописаны все механизмы, психология тех, кто борется с преступностью, и все в таком роде.
— Можно подумать, что все это криминальным элементам неизвестно! Да они знают побольше нас. Нам еще у них учиться и учиться.
Кстати, с вами пытаются выйти на связь люди, находящиеся в заключении?
— Да регулярно! Они думают, что я поспособствую их освобождению: «Мы невинно осужденные, вы такая справедливая, вы так хорошо понимаете нашу душу, только вы правильно про нас пишете, вы нас чувствуете, только вы можете пойти в Генпрокуратуру и сказать, что меня посадили незаконно.».
А сюжеты предлагают?
— Постоянно. Не беру. Не люблю копаться в чужом огороде.
Но это ведь та жизнь, о которой вы пишете?
— Да, но это чужая жизнь. Пусть и реальная. Ведь что получается? Представьте себе, вы — писатель. И вы пишете не о том, как Вася убил Петю, нет! Вы хотите рассказать, что, например, чувствует женщина, у которой погибают оба ребенка, мать и муж. Конечно, криминальная интрига должна быть. Но на самом деле неважно, как они погибли. Важно, как эта женщина сможет жить дальше. И скажите: нужен вам для этого какой-то чужой криминальный сюжет? Да вы их придумаете сколько угодно! В конце концов, мне интересно писать свою историю.
Беседовала Оксана Шевченко