Исламский фундаментализм все откровеннее напоминает о себе на мировой политической арене, превращаясь в очень опасную силу, прежде всего, для многоконфессиональных светских государств планеты. Эксперты предупреждают, что в следующем десятилетии движение исламистов, вдохновителями которого являются крайние радикалы в мусульманском обществе, может приобрести уже глобальные очертания и захлестнуть волной террористических акций большую часть планеты.
На протяжении нескольких последних лет исламские фундаменталисты уже продемонстрировали свою решимость бороться любыми, в том числе кровавыми, методами против своих противников в различных районах земного шара. США остаются главной целью для террористических акций фундаменталистов. В феврале 1993 года они взорвали бомбу во Всемирном торговом центре в Нью-Йорке, создали на Филиппинах глубоко законспирированную сеть фанатиков для осуществления диверсий против американских гражданских самолетов и покушения на жизнь Папы Римского Иоанна Павла II. События гражданской войны в Алжире засвидетельствовали широкие возможности исламских группировок развертывать и вести террористические войны против государств, скрываясь за исламскими религиозными лозунгами.
(Владимир Лукин. На волне «мусульманского ренессанса». Журнал «Політика і Час», сентябрь 1996 г.)
Было бы значительным упрощением видеть в борьбе против фундаменталистского террора обычную войну против одной или нескольких фанатичных террористических организаций. Подлинная сложность ситуации состоит в том, что практически по всему миру разбросаны участки огромного фронта, на котором идет не объявленная, но реальная война между двумя цивилизациями — западной и исламской. Как любое столкновение цивилизаций, это война за души людей. Причем на интеллигентную западную цивилизацию исламская идет со взрывчаткой. Но этим дело не ограничивается. Как и должно быть в конфликте цивилизаций, на материальное благосостояние западной восточная (исламская) отвечает Идеей. А она, как известно, овладевая массами, становится весомой материальной силой. Достаточно вспомнить десятки молодых самоубийц, которые непрерывно пополняют ряды «ХАМАС», «Хезбаллы», «Исламского джихада», группировки Усамы бен Ладена, — они поддерживают их, хотя те не предлагают им ни денег, ни жилья, ни больниц. Они поддерживают их потому, что эти организации предлагают Исламскую Идею. История исламского движения за последние два десятилетия — это история того, как идея овладевает массами. И она сейчас сильнее материального благосостояния.
Правда, о материальном благосостоянии в странах, где исламисты подняли голову, говорить не стоит. Нищета подавляющей части населения, коррумпированность и репрессивный характер правящих режимов — вот та плодородная почва, которая подпитывает мусульманский радикализм. И именно поэтому можно обнаружить немало параллелей между причинами прихода к власти исламских фундаменталистов в Иране, Афганистане, Судане и их активной деятельностью в таких различных на первый взгляд странах, как Египет, Алжир, Тунис и Турция. Но не только. Повсюду наблюдается также отторжение западной идеологической и политической модели. Любопытно, что в странах региона как раз репрессивные режимы олицетворяли эту западную модель, поскольку базировались на ведущем для западного мира идеологическом постулате — светском национализме.
Вторая половина XX века началась с революций, которые ознаменовали победу секулярно-национальной идеи во всех бывших колониях и зависимых странах Азии и Африки. В Египте, Алжире, странах Ближнего Востока национальное освобождение шло тем же путем. Население всех этих стран провозглашало себя «нациями», очень часто не считаясь со своей реальной многосоставностью. Потому что «нация» понималась, прежде всего, как коллективная принадлежность к единому «национальному» государству, а лояльность к этому государству объявлялась высшей целью. Чувство такой лояльности охватывало даже религиозно-этнические меньшинства — египетских коптов, алжирских берберов, иракских и ливанских шиитов, турецких, иракских, иранских курдов: всем им единое государство казалось гарантией освобождения из-под гнета религиозного большинства. И действительно, в новых государствах религия провозглашалась отделенной от государства, и нации должны были объединяться вокруг секулярных ценностей — единой культуры, языка, территории, политической и экономической системы, традиций и обычаев.
Однако на протяжении двух-трех поколений секулярный национализм, в том числе на Ближнем Востоке, ушел с политической арены. Египту понадобилось всего три президентства (Насера, Садата и Мубарака), чтобы прийти к кризису секулярного национализма, Пакистану — путь от Бхутто-отца к Бхутто-дочери, Ирану — правления одного шаха. Алжир в 90-х годах пережил попытку «освобождения» от бывшей освободительной секулярно-национальной революции, и процесс этот еще длится. Что же произошло?
А произошло то, что национализм стал религиозным, в данном случае исламским. Секулярный национализм был порожден своеобразной «национальной завистью» — желанием угнетенных групп и общин добыть те же возможности индустриального развития, которые имеются у ведущих наций мира. В отличие от секулярного национализма елигиозный (исламский) проистекает из глубокого разочарования в «плодах просвещения», в результатах либерального прозападного прогресса. Это национализм, в котором желание найти возможности для модернизации сливается с чувством морального беспокойства за последствия такой модернизации.
Выход из ситуации усматривается в возрождении традиционной основы жизни общества — ислама. «В мире можно ожидать второй волны возрождаемого ислама. Она не ограничивается интеллектуальными, культурными или политическими аспектами жизни нынешнего поколения мусульман. Задача мусульманского ренессанса — в реконструкции всего мусульманского общества сверху донизу. Участие в революционной борьбе за эту цель является сейчас не только нравственной обязанностью, но и жизненной необходимостью всех членов мусульманской общности, которые должны объединиться в движение за создание исламского порядка», — писал в свое время в призыве к индийским мусульманам их брат по вере, лидер суданского и панмусульманского движения Хасан ат-Тураби. А реализовать идею нового исламского порядка можно лишь путем беспощадной религиозной войны, которая и приведет к новой политике.
Как раз таким языком говорили или говорят лидеры Исламского фронта спасения в Алжире, а тем более боевики из еще более радикальных группировок типа «Исламской вооруженной группы», палестинского «ХАМАС» или ливанско-шиитской «Хезбаллы», афганского «Талибана». Все они усматривают в религиозно-национальном государстве надежную альтернативу обанкротившемуся западному национализму, лишенному нравственных и духовных корней в мусульманском мире. А исламский национализм, по их мнению, — это дорога к политическому, социальному и нравственному обновлению.
Этих людей традиционно называют исламскими фундаменталистами, хотя они сами этого наименования не воспринимают. Как отмечал один из современных исламских лидеров, этот термин предусматривает «унизительное представление о необразованном, самоуверенном и узкодогматическом религиозном буквализме». И вдобавок этот термин постоянно напоминает им об иудейско-христианском происхождении, поскольку первыми фундаменталистами были европейские протестанты, отвергнувшие многовековые наслоения католицизма и возвратившиеся к фундаментальным основам Старого и Нового Заветов. Вместе с тем отбрасывание всего западного и иудейско-христианского и является первоосновой исламского национализма. Именно воинствующий ислам, с его многовековым опытом борьбы против христианской Европы, первым среди других восточных религий разглядел в секулярном национализме иудейско-христианские корни.
Конечно, такая враждебность порождается и реальными проблемами западного либерального общества, с его нравственным и социальным разложением и попыткой объяснить собственные трудности застойных обществ Ближнего Востока посягательствами «культурного колониализма» и его местных агентов (ататюрков, насеров, бхутто и бен-белл). Но главная причина, порождающая такую непримиримую враждебность, — это откровенная и глубокая вера в преимущества порядка, основанного на традиционной религии, над чужой «западной» секулярно-национальной моделью. С точки зрения исламистов, имеющаяся секулярная структура лишена легитимности: она не освящена высшим авторитетом, так как базируется лишь на неразумной и иррациональной «свободе масс» и руковводится эгоистическими и узкопартийными политиками.
В политическом словаре воинствующего исламизма даже появился особый термин — «демократия», но он сопровождается разъяснениями в духе основателя пакистанского «Джамиат-и-ислами» Абдул-Ала Мавдуди: «Западная демократия, иными словами суверенитет народа, не отвечает принципам ислама, поскольку ислам предусматривает, что суверенитет принадлежит только Аллаху, народ же, в лучшем случае, только вице-президентствует. Исламский идеал общественного строя — это теодемократия». Его дополнил ат-Тураби (лидер суданской ветви движения «Братьев-мусульман»): «Исламская республика не может быть властью народа и для народа — это власть шариата, но в то же время и общенародная власть, поскольку шариат выражает волю народа».
Интересно, что европейцы, как правило, не понимают значения шариата. В буквальном переводе это слово означает «дорога к влажному месту». В узком же значении слово «шариат» — это система исламского права, совокупность законов и процедур, извлеченных в свое время мусульманскими мудрецами из Корана, и в дальнейшем интерпретированных различными школами исламской религиозной мысли. Но поскольку ислам — это не просто религия, а образ жизни, его нельзя отделить от жизни государства. Иными словами, шариат, в отличие от европейского права, не делает различий между греховным поведением (в религиозном значении) и гражданским неповиновением. И то, и другое является грехом по отношению к букве религиозного Закона. И хотя шариат предусматривает достаточно суровые наказания (порка плетьми, отсечение конечностей, казни), в нем есть также способы защиты личности, по крайней мере, теоретические. Суданские исламисты надеялись, что совмещение суровости и мягкости, наказания и уговоров создаст гармоничное общество. В действительности все произошло совсем наоборот, а нищета и голод не только не были преодолены, но приобрели угрожающие формы. Поэтому более откровенным был лидер египетских «Братьев-мусульман» Саид Кутб: «Демократия и ислам — несовместимы».
Пакистанца Мавдуди, суданца ат-Тураби и египтянина Кутба с их желанием создать новое государство на основе шариата действительно можно назвать типичными фундаменталистами (и в арабском языке есть соответствующий термин). Тем не менее сами они пользовались иным словом — «таждид». Мавдуди объяснял его так: «Таждид» означает требование очистить ислам от извращений и возродить его в былой чистоте как основу нового общественного строя». Такое очищение ислама от извращений, по терминологии исламистов, обозначается понятием «такфир». «Очищение» составляло основу учения Кутба. Его ученик Абдель Салам Фарадж в статье «Забытый долг» напоминал верующим, что такфир требует исполнения, прежде всего, забытого ими долга джихада — «пути веры» — или священной войны ради утверждения ислама как основы национально-религиозного государства. Такая война, писал Фарадж, предусматривает «конфронтацию и кровь». Настоящему солдату ислама разрешены любые средства ради достижения «справедливой цели». Кутб и Фарадж на практике доказали, какими должны быть эти способы: первый был казнен за попытку покушения на Насера, второй — за убийство Садата.
Секулярный национализм также не останавливался перед насилием ради достижения своих целей, тем не менее религиозный — более кровавый. Религиозная война всегда изображается ее лидерами как космическая битва Добра и Зла, в которой уничтожение носителей Зла всегда оправдано заранее: оно является необходимой предпосылкой того царства «гармонии и порядка», которое религия обещает установить после своей победы. Когда акты реального террора современных исламских националистов наполняются таким высшим значением, они как будто «очищаются» от реальной крови, оправдываются и воспринимаются как необходимые. Цели исламского национализма так же, как и способы, коренным образом отличаются от целей национализма секулярного. «Настоящая цель ислама, — писал Мавдуди, — в том, чтобы уничтожить господство человека над человеком с помощью возвращения власти над обществом в руки Аллаха и создания этим Царства Божьего на Земле».
Основатель «Братьев-мусульман» египетский учитель Хасан Аль-банна говорил, что задача «братьев» — «построение общества, формы которого отражают полное подчинение Богу и на практике воплощают веру в Его единство путем абсолютного выполнения Его установок». Иранский аятолла назвал главной целью исламской революции в Иране «религиозное преобразование основ индивидуальной и социальной жизни мусульманина, всей политической, экономической и культурной деятельности».
Солидарно предавая анафеме привнесенные ценности, исламские националисты разделяются на две составляющие (что, в принципе, касается и всех прочих религиозных националистов): «действительно фундаменталистское» и «традиционное» течения. Первое обращается к самым фундаментальным основам ислама, чтобы найти в них способы для борьбы с позднейшими «декадентскими» наслоениями; второе старается утвердить более позднюю ортодоксальную форму, приобретенную исламом на протяжении веков благодаря деятельности вероучителей и кодификации комментаторов. Поэтому эта вторая составляющая провозглашает не столько возвращение к основам, сколько возвращение к традиции — к традиционным формам жизни, брака, семьи, развода и т. п., отвергая все новое, а следовательно — секулярное как «ересь» и «извращение веры». Именно эта составляющая правит сегодня бал в исламском национализме. Основополагающие принципы программы возвращения к традиции в воинствующем исламе заложили уже упоминавшиеся Мавдуди, Банна, Кутб, а также аятолла Хомейни. Все они отвергали как высшую форму «глупости» («джахилийа») секулярный бунт против суверенитета Бога на земле. Как писал Кутб, «в наши дни этот бунт приобретает форму присвоения людьми права создавать ценности, устанавливать правила коллективного поведения и избирать формы жизни безотносительно к установкам Бога».
В увлекательном отбрасывании этого «идолопоклонства» перед «народом» есть что-то от неистовства старозаветных пророков. Как и они, лидеры исламского национализма поглощены идеей нравственного очищения коррумпированного общества. Их ощущение надвигающейся катастрофы усиливается осознанием, что ставкой в продолжающейся борьбе является выживание нации в быстро меняющемся и теряющем ориентиры мире. Единственным ориентиром, по их мнению, остается вера, а единственным способом — религиозная война и политическая революция, единственной целью — возвращение к традиции. «Ислам — это спасение», — таков лозунг нынешних исламских националистов. Они очень далеко ушли от своих секулярных предшественников, для которых «спасением» была национальная независимость. Религиозный национализм по своей природе будет продвигаться все дальше к «наднациональному»: в своем религиозном порыве он должен преодолеть границы отдельной нации и пойти по пути создания многосоставных «религиозно-культурных цивилизаций». И действительно, самые неистовые мусульманские националисты говорят об объединении миллиарда двухсот миллионов мусульман на земном шаре и всех почти пятидесяти государств в единый исламский мир. Иранский аятолла Хомейни мечтал о «всемирной шиитской революции».
Но это только внешняя сторона современного исламского фундаментализма. Его внутренняя особенность состоит в том, что он везде возникает в уже существующих национальных государствах и борется поэтому не за их создание, а за преобразование. На самом деле исламский национализм ведет свою борьбу под местными национальными флагами. Довольно часто он порождается обычными национальными чувствами, и только в дальнейшем оформляется терминами исламского возрождения. В Алжире и Египте он вознесся на волне обычно социально-экономического недовольства. Фактически исламский национализм стремится не столько к образованию универсальной исламской цивилизации, сколько к преобразованию того национального государства, в границах которого он сегодня возникает. В результате в тех странах, где исламские революции уже произошли, они парадоксальным образом усилили, а не уничтожили национальные чувства, продолжили национальную консолидацию, а не разрушили национально-государственные основы. Только теперь главным консолидирующим фактором выступает религия — ислам.
При этом исламский национализм заимствует основы национализма секулярного: прежде всего, модернизацию и то же национальное государство. Но он полностью отвергает методы и формы секулярного национализма, стремясь объединить модернизацию с антимодернизмом, права человека с исламским законом, политические свободы с харизматической автократией, современность с прошлым. Декларации исламского национализма наполнены уверенности в жизнеспособности таких гибридов. Однако реальность там, где он победил, поразительно отличается от деклараций. Судан, Иран, Ливия. Они, конечно, не рухнули, как предсказывали некоторые западные политологи, но и не достигли особых успехов — ни в «нравственном», ни в каком-либо ином общественном плане. Они все еще мучительно (Иран в последние годы очень активно) старается выбраться из-под обломков своей большой победы.
Эра ислама, которую предсказывают лидеры исламистов, привлекает все большее количество молодых людей, которые усматривают в ней надежду на обретение собственного достоинства. Неуважение к правам человека, экономические трудности и коррупция в Иране, серьезно подорвавшие там основы исламского режима, не уменьшили привлекательности ислама для молодых арабов. Они говорят, что Иран — шиитская и неарабская страна, а в исламском суннитском государстве дела пойдут значительно лучше. Они также игнорируют афганский опыт, демонстрирующий, что после прихода к власти между исламистами может начаться кровавая вражда. Впрочем, опыт «Талибана» свидетельствует, что ислам может и остановить эту вражду, уничтожив участников конфликта. Арабы стали свидетелями того, как на их почве провалились все «измы» — национализм, социализм, коммунизм, капитализм. В современную эпоху они не испытали только исламского абсолютизма. Поэтому у тех политиков, кто его пропагандирует, остается значительный кредит доверия.
Таким образом, исламский национализм, вышедший на политическую арену лишь лет тридцать назад, не исчерпал всех своих потенциальных возможностей, во всяком случае, в глазах своих последователей, и потому остается одной из ведущих сил современности. Как любой идеологический гибрид, ему присущи многовариантность развития, и это позволяет вступать в союзы с другими идеологиями: его умеренные формы давно уже стали сливаться с господствующим секулярным национализмом в Турции, Иордании, даже в бывших советских республиках Средней Азии. Но жизнеспособность исламского национализма состоит не столько в его силе, сколько в слабости Запада. Исламский национализм выводит принципы устройства общества из Высшего Разума, а по выражению одного из основателей современной социологии Дюркгейма, религия всегда имеет более высокую объединяющую силу, чем идеи объединения людей на секулярных основах.